Похищение Луны - [26]

Арзакан приглядывается к лошадям. На некоторых из них смотрит одобрительно.

Дети с жадным любопытством бегут за процессией.

За автомобилями — тракторы «Мак Корн Дюринг», прославленный «Холт» и огромный «Катерпиллер». Следом — работники Зугдидского профсоюза. В центре шествия антирелигиозные маски. На одном из грузовиков какой-то нескладный парень в парике, лицо вымазано сажей. Волосы и борода длиннющие, усы сделаны из кукурузных початков, — это библейский Саваоф.

Он с двойным подбородком, в выцветшей рясе. На коленях у него — футбольный мяч, очевидно аллегорически изображающий земной шар.

«Бог» сидит неподвижно. По всему видно, что артисту это дается трудно.

За «богом» тащится ослик — кожа да кости… На ослике — «Христос», очень похожий на грубо намалеванные иконы старых богомазов. Неровно загримированное темной краской лицо окаймляет черная борода. Грим на скулах и в особенности под глазами наложен очень густо, как это делают провинциальные актеры-любители, стремясь лишь к тому, чтобы их нельзя было узнать.

«Бога» и «Христа» сопровождает на тощей кляче поп, такой же пузатый, как и «бог» — ряса топырится, видно, что пузо сделано из подушек. Щеки ярко нарумянены — классические цветущие ланиты деревенских попов!

На голове у попа высокая конусообразная шапка. На груди болтается медный крест. Он кадит холодным кадилом в лица прохожих, скалит зубы — настоящий козий бог! Целая армия босоногих мальчишек бежит за ним, осыпая его насмешками, визжа, дразня и дергая лошаденку за хвост.

Кляча жалкая, никудышная — такую выбрали на посмешище толпе. И Христос, и поп, и пророки, и дьячки — все зубоскалят. Только один бог восседает молчаливо.

Кляча шагает понурив голову. Мухи липнут ей к глазам, к стертому загривку, лошаденка отбивается от них, беспомощно мотает головой, должно быть, проклиная своего создателя.

Арзакан заметил в толпе простоволосую голову Лукайя. Дети, обступив, дразнили его. Отбиваясь от их преследований, Лукайя ругался, кричал, грозил кулаками.

— Ау-у, Лукайя, ау-у! — надрывались мальчишки. Лукайя, не утерпев, пошел взглянуть на позорище, устроенное богу комсомольцами. Пытался разогнать их, но его осмеяли так же, как и его бога.

Отводил душу, крича и проклиная «нечестивцев»…

Арзакан свернул в боковую уличку и остановился у ворот. Во дворе, под навесом, дети играли поясами в «лахти». У старших загорелые щеки и черные колени. Бескровные лица малышей желтели, как вареная айва. Они смотрели на игру, меланхолически улыбаясь. У одного из них, самого младшего, рожица совсем желтенькая. Даже зрачки имеют лимонный оттенок. Животик раздутый, на подбородке сыпь.

«Уж эта лихорадка, лихорадка…» — подумал Арзакан, глядя на малыша, и вспомнил колхидские трясины. Два года проработал Арзакан на осушке губительных болот.

«Мы — большевики! Мы возьмем и эту неприступную крепость! Уничтожим малярию, губящую колхидских ребятишек», — так он говорил сам себе.

Малыш показался ему знакомым. Он улыбнулся Арзакану.

— Скажи, бутуз, ты Ута?

Ребенок кивнул головой.

— Дзабули дома?

Дзабули оказалась дома, и мальчик пошел с Арзаканом.

Дзабули прежде не стеснялась Арзакана. Сколько раз они купались вместе… Но сейчас, когда перед ней стоял взрослый юноша, она быстро запахнула кофточку и оправила короткое платье.

Девушка смутилась… Арзакан быстрым взглядом окинул ее ширококостную крепкую фигуру. Она не отличалась ни грациозностью линий, ни пластичностью форм.

Мысль о Тамар жалила острой тоской, но дыхание теплоты и мягкости, исходившее от этой девушки, успокаивало его томившуюся душу.

Арзакан сидел на стуле ссутулясь, с трудом сохраняя равновесие: вот-вот свалится от смертельной усталости. Выпрямиться не было сил… И вместе с тем близость девушки не оставляла его равнодушным, его тянуло к ней. Но он обладал истинно абхазской выдержкой. Если бы не эта выдержка, — упал бы на колени перед тахтой, на которой сидела Дзабули, прижался бы щекой к ее ногам… И как рукой сняло бы все обиды и всю боль, пережитые им за последние дни.

Дзабули передались волнения и тревога Арзакана. Но женская осторожность держала ее начеку. Делая вид, что оба они спокойны и она не замечает ни своего, ни его волнения, хозяйка занимала гостя, вспоминала минувшие дни, совместно проведенные отроческие годы, когда они босиком бегали в школу и не задумывались над тем, что один из них мальчик, — другая — девочка.

Потом заговорила о местных новостях.

Арзакан старался поддержать беседу, даже засмеялся раза два.

С терпеливой покорностью он ждал минуты, когда Дзабули исчерпает запас своих воспоминаний и невинных сплетен, перестанет болтать о пустяках и хоть словом обмолвится о Тамар.

Тогда Арзакан осторожно спросит, где она теперь…

В течение всего дня, усталый и больной, тщетно искал он человека, который сказал бы ему о том единственном, что его интересует.

И вот пришел к Дзабули. Только за этим пришел. И опять ничего.

Дзабули интересуется скачками. Арзакан лениво отвечает ей. Он совсем потерял надежду узнать сегодня о Тамар хоть что-нибудь.

Разговор о лошадях иссяк. Дзабули заговорила вдруг о Тараше Эмхвари. И никогда еще в груди Арзакана не вскипала такая злоба, как сейчас, когда он услышал это имя, которым клялся когда-то, — имя его молочного брата, друга детства, сосавшего вместе с ним одну грудь.