Похищение Европы - [53]

Мой предок, первый Хранитель, показал, надеясь, что они успокоятся. Но тогда мельгитане захотели получить маленький кусочек камня. Хранитель ответил отказом. Он велел племени ночью тихо свернуть стойбище и уйти в тундру. Ха… Мельгитане, наверное, сильно удивились, когда утром обнаружили, что остались одни.

Хранитель увел племя и унес Сэрту. Так было…

Чайник на углях забулькал. Рультетегин достал две чашки и налил в них крепкий тягучий настой. Одну чашку он оставил себе, другую отдал Белову.

— Пей, мельгитанин! Ты должен это видеть…

Саша, не смея ослушаться, поднес чашку к губам. Напиток оказался очень горьким; от него сильно щипало нёбо и язык, но Белов заставил себя сделать большой глоток.

— Пей, мельгитанин!

Голос Рультетегина теперь напоминал громовые раскаты; он наполнял собой всю юрту, и Белов не на шутку опасался, что шатер сейчас сорвет и унесет куда подальше.

Саша отхлебнул еще раз и посмотрел на шамана. То ли это было на самом деле, то ли ему так показалось, но образ Рультетегина вдруг стал расплываться и дрожать. Отблески огня из багровых сделались ярко-алыми; они бегали по фигуре и лицу великана, как стая проворных леммингов.

Рультетегин глубоко затянулся и выпустил плотное облако сизого дыма. Саша, как зачарованный, смотрел на это облако; оно распалось на множество тонких струек, из которых, как из нитей, стали ткаться зыбкие образы.

Рультетегин продолжал говорить, но Белов не слышал его. Точнее, слышал, но слова, казалось, миновали уши и попадали в самое сердце.

— Первый Хранитель был смел и умен, но — увы! — ему недоставало хитрости. У него была чистая душа, и он не знал, на какое коварство способен белый человек. Это так, мельгитанин! Прошло еще две весны, и однажды к стойбищу вышел мужчина. Он еле стоял, и все тело его было покрыто струпьями и язвами. На ногах у него болтались обрывки цепей; они въелись в тело до самых костей; от этих ран исходило зловоние. Мой предок, первый Хранитель, знал такие раны. Он думал, что мужчина никогда больше не будет ходить по земле, потому что ноги его почернели до самых коленей.

Человек не мог говорить; он тихо скулил, как скулит слепой щенок, когда ищет сосцы матери. Его десны распухли, а зубы шатались. Он не ел мяса, и Хранитель поил его молоком оленихи.

Если бы не Сэрту, этот человек никогда не увидел бы нарождающуюся луну. Но мой предок положил камень рядом с мельгитанином и… Раны начали заживать.

Охотники разбили его цепи; вы, белые люди, называете их кандалами. Мужчина быстро пошел на поправку, а потом… Случилось вот что…

Белов вздрогнул — таким ярким было неожиданное видение. Стены жилища внезапно раздвинулись; струйки табачного дыма завязались хитрыми узелками и сложились в пугающую картину.

Мужчина, высокий и худой, с шевелюрой седых волос, пробирался ночью по стойбищу. Он проскользнул между юртами и бросил собакам немного вяленой рыбы — юколы. Псы глухо заворчали и не стали поднимать лай.

Мужчина откинул полог и вошел в юрту, где сидел Хранитель. Рука предка Рультетегина ласкала сверток из оленьих шкур, где хранилось самое дорогое.

— Отдай мне камень, старик! — шепотом сказал мужчина. За спиной он держал короткий нож в ножнах.

Хранитель покачал головой. Легкая улыбка тронула его лицо.

— Ты же знаешь, я не могу. Сэрту принадлежит нам.

— Отдай камень, и я не буду тебя убивать! — прохрипел мужчина, доставая нож из ножен. Лицо его и вся фигура показались Белову странно знакомыми, словно бы он уже их где-то видел. Но где? Он не мог вспомнить.

— Убьешь ты меня или нет — это ничего не изменит. Но Хранитель не должен отдавать то, что призван хранить.

— Ах так, упрямец! — вскричал мужчина. — Ты сам виноват!

Мягким, неуловимым, кошачьим движением он бросился вперед и прежде, чем старик успел поднять руку, чтобы защититься, вонзил ему в сердце нож по самую рукоять.

Из уголка рта Хранителя показалась струйка темной крови; она быстро прибывала и пузырилась на губах.

Убийца схватил сверток и прижал его к груди.

— Сэрту! — алчно сказал он. — Мой Сэрту!

Он коротко рассмеялся и шагнул из юрты в непроглядную черноту ночи. Ноги его были длинны и быстры; мужчина бежал не хуже оленя.

Мягкие торбаса не оставляли на земле даже легких следов, мышцы работали, не зная усталости.

Но Хранитель угасающим взором видел своего губителя сквозь покров темноты; он простер окровавленную руку и, схватившись за рукоять ножа, торчавшую из груди, произнес:

— Будь ты проклят! И ты, и род твой — до последнего колена! — и умер.

У Белова закружилась голова. Он почувствовал, что еще немного и упадет. Перед глазами возник тот самый нож — с коротким лезвием и в ножнах из оленьей шкуры. Но он был не совсем такой, каким предстал в его видении.

Теперь в его рукоять был вделан небольшой камень, размером с ноготь мизинца. Этот камень излучал мягкое голубоватое сияние.

Когда раздался настойчивый стук в дверь, доктор вздрогнул.

— Ватсон, открой! — послышался голос Витька.

Федор быстро сунул ложку в банку с персиковым компотом и спрятал ее под кровать. Затем схватил висевшее в изголовье полотенце и наскоро вытер усы и бороду.

Станислав Маркович открыл дверь; на пороге стоял Витек, и он был чем-то сильно возбужден.