Похищение - [5]

Однако вернусь к приему в честь маленького Ники. По этому поводу мальчика впервые нарядили в костюмчик а-ля гренадер и этот наряд, судя по всему, пришелся ему по вкусу. Я приехала одной из первых. Поздоровавшись с хозяевами и подарив маленькому Нике замечательную, английского производства, деревянную лошадку на колесиках, выкрашенную в черный цвет, с густой льняной гривой и хвостом (я выписала ее из столицы, обратившись по случаю в письме к Шурочке с просьбой присмотреть какую-нибудь хорошую игрушку для мальчика), я прошла в угол убранной цветами залы и присела на диван, наблюдая за тем, как Ника, тут же оседлав мой подарок, попросил Глашу покатать его. Горничная сразу же взялась за шелковую уздечку и покатила новоявленного наездника в малую гостиную. Николай Валерьевич, похоже, был доволен и выглядел бравым военным, вооружившись деревянной саблей и то и дело крича своему Буцефалу (или горничной?): «Но! Но!»

Я улыбнулась, наблюдая за мальчуганом. Однако скоро начали съезжаться гости и, спустя короткое время, Николай Валерьевич, получивший все полагающиеся ему подарки, был отправлен в детскую, а гостям объявили, что через два часа будет подан обед в честь именинника.

Оглядев приглашенных, прогуливающихся по комнате в ожидании угощения, я заметила вездесущего господина Позднякова, который, встретившись со мной глазами, вежливо раскланялся с небольшой компанией кавалеров и дам, с которыми он вел какую-то скучно-светскую беседу (это было заметно по безнадежно-тоскующему взгляду госпожи Тереньтевой, а также по едва заметным аристократическим зевкам князя Шипина) и, не спеша, с приятной улыбкой направился в мою сторону.

– Bon suar, – сказал он и наклонился поцеловать мою руку. – Вы прекрасно выглядите, дорогая Екатерина Алексеевна.

– Благодарю вас, Михаил Дмитриевич, – улыбнулась я. – Присаживайтесь, расскажите, как поживаете.

– Mersi, – он сел рядом. – Да что я? Как вы-то поживаете? У меня все по-прежнему: служба, дом и друзья… – он сделал жест рукой. – Кстати, вы знаете последнюю новость?

– О чем? – спросила я.

– О новом столичном назначении, – я изобразила интерес и отрицательно покачала головой.

– Non? – спросил он. – Тогда слушайте. Вы ведь знаете, что в нашей удельной конторе с некоторый пор образовалась вакансия на место управляющего?

– Я кивнула.

– Так вот, сударыня, нам его назначили… Причем, – тут Михаил Дмитриевич сделал большие глаза, – личность весьма интересная… Николай Александрович Мордвинов, сын столичного сенатора, который в начале тридцатых управлял небезызвестным Третьим отделением. Однако сынок, видно, не в отца пошел, – Поздняков слегка усмехнулся. – В сорок девятом привлекался к делу петрашевцев, а в пятьдесят пятом и вовсе был арестован по подозрению в распространении антиправительственных прокламаций в Тамбовской губернии… Представляете?

– Революционер? – удивилась я.

– Ну, по крайней мере, из сочувствующих, – констатировал Михаил Дмитриевич. – Оправдали, конечно, молодого человека исключительно благодаря папенькиному заступничеству, а нынче, восьмого числа, назначили указом к нам-с…

– Да… – задумчиво проговорила я. – Теперь, пожалуй, понятно, зачем наш губернатор так спешно поехал в столицу…

– Oui, – удовлетворенно кивнул головой Поздняков. – Представляете, какие чувства испытал Алексей Дмитриевич, узнав о таком назначении? С его-то патологической ненавистью ко всем революционно настроенным гражданам?

– Я снова согласно закивала.

– Он даже не посчитался с тем, что действующий губернский комитет об устройстве и улучшении быта крестьян, как вы знаете, требует его присутствия. И пока наш губернатор в отъезде, от князя Щербатова требуется большая работоспособность.

Тут мое внимание привлекла незнакомая молодая пара, появившаяся в дверях. Мужчина был довольно высок, худощав и строен, волосы у него были светлыми, но не в пепельный оттенок, а в пшеничный. Его лицо было бледным, черты тонкими – прямой, немного хищный нос, выразительные яркие губы, твердый подбородок, высокие скулы, черные крылья бровей и глаза… Глаза были большие, редкого разреза, напомнившего мне о фараонах Древнего Египта, влажные и словно бы светящиеся. Одет он был в безупречно сидящую на нем черную фрачную пару, белую визитку, рубашку с высоким крахмальным воротничком, а на его груди красовался, белый же, шелковый галстук с, сверкнувшей в свете люстры, бриллиантовой булавкой.

Его спутница была, наоборот, миниатюрна и изящна, она была в светло-фиолетовом платье с открытыми плечами и контрастной, белого цвета, кружевной отделкой. Черные волосы были собраны в новомодную невысокую прическу, украшенную какими-то незатейливыми, но очень милыми цветами и белыми лентами, а завитые локоны очень живописно лежали на ее алебастровых плечах. Ее миловидное личико вполне могло бы казаться красивым, если бы не, на мой взгляд, несколько заостренные черты – остренький подбородочек, остренький же небольшой носик, высокие скулы и глаза, не такие черные, как у ее кавалера, но темные и блестящие, правда, с иным разрезом, больше круглые, чем миндалевидные.

Словом, пара была, что говорится, на загляденье. Мужчина окинул взглядом залу и без всякого стеснения направился прямо к генеральскому кружку. Его спутница несколько поотстала и присоединилась к дамам, в числе которых находилась жена нашего губернатора, Прасковья Александровна. Судя по тому, как приняли в этих высоких, по нашим меркам, кругах незнакомцев – с улыбками, приветственными жестами и оживленными расспросами, я поняла, что они уже успели освоиться в наших палестинах. Мне стало невероятно интересно, кто же это такие. Я повернулась к что-то говорящему Михаилу Дмитриевичу и, мило и извиняюще улыбнувшись, спросила: