Погружение - [6]

Отель «Атлантик», напротив, размещался в старинном особняке на французском побережье одноименного океана, превращенном в отель Сезаром Ритцем, тринадцатым сыном швейцарского фермера, королем отельеров и отельером королей. В Приморских Альпах, на первой из заснеженных гор, начинающихся у самой Ниццы, есть парный отель, но именно «Атлантик» – жемчужина сети «Ритц». Название писалось по-английски – Atlantic, а не по-французски Atlantique, одновременно намекая на аристократизм и современность. Отель был близок к идеальной сельской гостинице, как ее видел Ритц, и резко отличался от его городских отелей в стиле Прекрасной эпохи. Это был настоящий успех. Даже сейчас он не нуждается в рекламе. Традиции, тишина, удаленность от цивилизации – его никогда не бронируют меньше чем на три ночи.

Набоков видел будущее компании Jetson в бесшумных самолетах и изящных летательных аппаратах, безоблачных серебристых небесах и универсальной системе мягких подземных дорог. Но, будучи Набоковым и лепидоптерологом[5], он имел право на несколько неоднозначную оценку ситуации. «Что касается прошлого, – писал он, – то я бы не возражал против возвращения из некоторых уголков временного пространства таких позабытых удобств, как мешковатые штаны и длинные глубокие ванны».

* * *

Он был по горло сыт своей работой и Найроби. Утренние переезды между «Мутгейгой» и Аппер-Хилл выматывали. Хорошо было оказаться подальше от всего этого. Перелет бизнес-классом Kenya Airways из Найроби в Париж, потом утренний поезд до Ла-Рош-сюр-Йон. На пересадку он опоздал, и пришлось подождать около часа. На платформе было ужасно холодно, зато на станции – тепло. Стояла дровяная печь, на стенах висели головы маленьких оленей, а скамейки были лакированные. В углу притаилось небольшое кафе с изогнутой стойкой, где подавали кофе, коньяк, супы, похлебки и крем-карамель. Несмотря на погоду, здесь царило веселье. Ему стало грустно: по сравнению с Африкой жизнь здесь текла слишком размеренно.

Он сел на пригородную электричку. Единственная фара горела как глаз циклопа. На месте его встретило такси-«мерседес». В черном кожаном салоне до сих пор пахло новой машиной. В бардачке лежала неначатая пачка сигарет, с зеркала свисал компакт-диск с сурами из Корана. Водитель был алжирцем. Джеймс заговорил с ним по-арабски. Тот обернулся, потер небритый подбородок: пассажир как будто материализовался на заднем сиденье. Они выехали со станции, проехали мимо киоска, по узким дорогам, вдоль которых росли буки, въехали в парк. Изогнутые древесные стволы, металлические ограждения, овцы. Погода стояла ясная, он различал впереди дюны, море, лодки на воде, барашки на волнах. Что-то здесь было от Биаррица, что-то – от острова Малл: то ли небо, то ли море; а когда он вошел в отель «Атлантик», качество гобеленов, внимание к деталям, цветы и другие мелочи напомнили ему отель «Бернини» на Пьяцца Барберини в Риме.

Он сразу отправился на ужин. Тут был какой-то праздник, и гостям предлагали самим брать себе суп из лобстера в кухне. Пол был покрыт черно-белой плиткой, а высокие окна запотели. Отсюда не виден был снегопад. Над газовыми плитами висели десятки кастрюль с медными донышками, а повар, одетый в белое, неторопливо что-то резал. В столовой было еще восемь гостей. Оценив, как они были одеты и что говорили, он начал понимать повара. Он сам любил спрятаться в тихом месте, чтобы отбросить все несущественное и понять, что же происходит. Кроме супа, здесь подавали фазанов, гуся, рубец, соленого окуня, овощи, пудинги, фондан[6], фрукты и сыры. Белые скатерти, свечи на столах, позолоченные приборы. На стенах, обшитых древесиной яблони, висели фотографии знаменитых гостей, в том числе Мозафереддин-шаха, бросавшего монетки местным ребятишкам, и Генрика Ибсена, отведавшего здесь рождественского гуся в 1899 году. Марк Твен был сфотографирован в той же столовой десятилетие спустя. Здесь были Джульетта Симионато, знаменитая меццо-сопрано, – рот открыт, грудь вздымается, и цветная фотография президента Франсуа Миттерана в костюме, любующегося ночным морским пейзажем.

Он никак не мог успокоиться. Что-то все время заставляло его анализировать происходящее, вместо того чтобы радоваться жизни. Вот, например, вилка. Посмотрите-ка на нее. Позолоченная.

Номер ему достался на четвертом этаже. Из окон открывался вид на парк, лес и холмы. Открыв окно, он услышал крик чаек. Подумал, не попросить ли номер побольше. Может быть, завтра. Номера отелей в Европе всегда меньше, чем ты ожидаешь. Сначала ты разочаровываешься, но, чем больше времени проводишь в отеле, тем уютнее он тебе кажется. Со всей жизнью так. То, что тебе не нравится, и есть главное. Ему казалось, что именно терпимость к различиям по-настоящему отличает Европу от Америки. В США все толкуют об индивидуальности, а на выходе получается что-то однообразное и повторяющееся. Американские отели, в которых он останавливался, были на одно лицо: с фоновой музыкой, душными коридорами, тонированными окнами, которые не открываются, кондиционером, который нельзя отключить, маленькой пластиковой ванной, пластиковым стаканом в пластиковой обертке, хлорированной водой – всегда еле теплой. Кто, вообще, может это пить? Даже в Африке всегда стоит бутылка воды и стакан, окна часто выходят на сад, а в лучших отелях есть бассейн, где можно поплавать, глядя на луну и останавливаясь только вблизи электрической изгороди, лежать на воде в глубоком конце бассейна, над путаницей огней африканского города в долине – беспорядочные трущобы, неуклюже, болезненно красивые, как скан поврежденного мозга.