Погружение - [43]

– Я собираюсь пойти поплавать. Счастливого Рождества.

– Счастливого Рождества, Дэнни.

* * *

В финальной сцене романа Августа Стриндберга «На шхерах» высокомерный промысловый инспектор Аксель Борг ломается, осознав собственную заурядность, черту, которую ненавидит во всех остальных.

Пароход потерпел крушение на Хувудскаре, островке Стокгольмского архипелага, куда его назначили. На дворе сочельник. Он лежит на боку, выброшенный на берег, черно-белая труба сломана, а крашенное киноварью днище блестит, как покрытая кровью развороченная грудь. Его терзает лихорадка, он наполовину сошел с ума. Он бродит по безлесному берегу, оскальзываясь на красном гнейсе, который льдины отскоблили дочиста, и видит темные фигуры, которые плывут, извиваясь, как червяки на крючке, среди мачт парохода.

Он входит в ледяную воду, волны смыкаются над ним, и он собирает в охапку ярко одетых детей:

У одних на лоб свисали белокурые волосы, у других темные. Щеки у них были розовые и белые, а большие широко открытые синие глаза смотрели прямо в небо, не двигались и не мигали.

Это была партия кукол.

* * *

Существует другой мир, но мы вынуждены жить в этом. Мы – медузы, выброшенные на берег.

Он знал, что должен держать свои мысли при себе. Он сопротивлялся стокгольмскому синдрому. Ему были отвратительны окружавшие его мусульмане – они избивали его и связывали, называли «мииистиром уатиром» и одновременно считали его нечистым, как обезьяну или крысу, и не прикасались к нему – разве что для того, чтобы ударить, и давали ему еду на его собственной тарелке, которая тоже считалась нечистой, и никто не мог к ней прикасаться. Они даже никогда не улыбались. Он плевал в них, когда они опускались на колени для молитвы. Большего они не заслуживали. Он плевал на них – затем же, зачем мастурбировал в тюрьме в Кисмайо, чтобы отделить себя от них. Других способов сделать это у него в распоряжении не было.

Они были глупы. Они не понимали своей собственной религии. Джихад поймал их в свои сети. Они лгали другим и себе. У них не было никакой стратегии. Они могли сражаться и убивать невинных – или быть уничтоженными. Очевидно, что они предпочли бы забвение капитуляции. Они не знали сомнений, и у них были совершенно пустые глаза. Несколько сомалийских мальчиков уже погибли так же, как и Саиф. Они походили на иссушенные, открытые всем ветрам пустоши. Ни живые, ни мертвые. Покрытые шрамами. Они записывали видео своего мученичества на дворе пастушеской хижины, с кипарисом на заднем плане.

Они копировали американскую секту «Небесные врата», члены которой записывали самоубийства на видео. Они совершили массовое самоубийство, предварительно посетив парк аттракционов. Поставили видео на запись и ушли с Земли на комету – по крайней мере, они в это верили, а их тела остались лежать в Калифорнии. Тела, волосы, пятидолларовая банкнота, лежащая в кармане, новенькие кроссовки. Они помогали друг другу уйти из жизни. А вот для последних оставшихся в живых никто не убрал рвоту, вызванную смесью водки и фенобарбитала, и не снял с головы пластиковый пакет.

Он остановился. Может быть, они тоже считали его тупым. Может быть, он вообще упал в трещину в скале. Все его истории вечно заканчивались смертью. Ударом топора по горбатой спине.

* * *

Они ехали целый день без остановки и вылезли из грузовика в деревне на южном побережье Кисмайо. Его приковали наручниками к деревянным рейлингам лодки-дау, на которой ходили охотники за акулами. Они плыли ночь и еще день. Ветер дул в лицо, море волновалось. Рыбаки босиком ходили по палубе, настраивая латинские паруса. Он был уверен, что они плывут на юг, в тренировочные лагеря Аль-Каиды в мангровых болотах вокруг Рас-Камбони, на границе с Кенией.

Наручники оставляли ему достаточную свободу движений, чтобы перегнуться через борт и почувствовать брызги на лице. Он пытался также отодвигаться от солнца, но все равно обгорел. Они отошли достаточно далеко от берега, чтобы он задумался о здешних глубинах. Охранники принесли ему ведро воды помыться и отвернулись, пока он совершал (другого слова тут не подобрать) свой туалет.

Лодка кренилась под слишком большим весом груза. В ней были боевики, рыбаки, козлы, сети, крючки, жаровня, на которой готовили рыбу, корзины с рисом, бананами и манго. Трюм был завален телами черноперых и желтых акул.

«Но по мере дальнейшего продвижения, – продолжает Мор в «Утопии», – все мало-помалу смягчается: климат становится менее суровым, почва – привлекательной от зелени, природа живых существ – более мягкой».

Мотора у лодки не было. Воняла грязная вода Индийского океана, и акулы, и акулий жир, которым был промазан корпус. Рыбаки провели в море по месяцу. Они коптили акул и марлинов на необитаемых островах и там же добывали известь из кораллов, раскаляя их на костре до такой степени, что они взрывались, когда их опускали в воду.

Следующая дерьмовая ночь была абсолютно бесконечной. Ему дали банку фанты. Небо затянуло облаками. Они шли в открытое море, чтобы избежать рифов и мелей, где лодка бы села. Завывал ветер, и шел дождь. Он поскользнулся на палубе и ударился о фальшборт. Саиф и его люди суетились, как потревоженные муравьи, – все они вооружились до зубов и взывали к Богу. Он слушал их молитвы и невольно думал об апостолах, попавших в шторм в Галилейском море. На борту осталась одна живая акула, которая била хвостом по палубе. Берег лежал далеко позади, жаркий и темный. Он ничем не напоминал зимнюю серость побережья Франции: это была совсем другая земля, населенная потомками рыболовов, торговцев и священников, которые плавали здесь веками. Баджуни, державшиеся поближе к своим островам, сомалийцы, племена суахили, пришедшие с далекого юга, из Мозамбика, коморцы, малагасийцы, португальцы, оманцы, китайский флот, йеменцы, персы, гуджаратцы и малайцы.