Погребение в море - [3]

Потом он заглянул в камбуз, зажег спичку и убедился, что там никого нет. Ее не было на палубе, значит она в одном из двух мест – в гальюне, или в каюте Майера.

Он пошел назад на корму, часто дыша. Обе двери были закрыты, и он ничего не услышал. Он тронул дверь в гальюн, собираясь толкнуть ее.

Но не мог. Ничто не могло заставить его постучать или позвать Энн. Дверь Майера была за ним, но он не мог смотреть на нее. Он просто стоял, держась за дверь в гальюн.

Спустя несколько минут он вернулся на палубу. Руки дрожали, а глазам было тяжело сфокусироваться.

Ибл держал ногу на румпеле, наблюдая за Северной звездой. Он удивился, когда Лоуренсон ввалился в кокпит и шлепнулся на кушетку. „Что случилось?“, – спросил он.

Лоуренсон обхватил голову руками. „Мне плохо, – пробормотал он. Мне надо сойти отсюда на берег. Мне все хуже и хуже“.

Ибл смотрел на него с секунду, потом посмотрел на компас. „Да, – сказал он тихо. Мне кажется, я понял, о чем ты“.

Лоуренсон молчал несколько минут, потом вдруг вскочил на ноги и поднял стальную рукоять лебедки размером с половину бейсбольной биты. Если она сейчас внизу с ним, значит она шлюха – и он изобьет обоих до полусмерти. Он направился к люку.

Ибл сказал ему: „Ты куда это?“

„Пойду разберусь со всей этой фигней!“, – ответил Лоуренсон, встав на лестницу. Спустившись, он заглянул в главную каюту.

Энн была в своей койке. Света хватило, чтобы он разглядел между простынями тело. Он на цыпочках прошел в каюту и зажег спичку. Она спала. Он поднял спичку над койкой и увидел, как тени пробежали по ее волосам, увидел ее обнаженное плечо, блеснувшее в тусклом свете.

Майер, тряхнув, разбудил его на рассвете. „Все на палубу! Сегодня придется потрудиться“.

Лоуренсон яростно стряхнул его руку со своей ноги. „Не трогай меня!“, – крикнул он. „Я встаю!“

У Майера сузились глаза. Он повернулся и ушел, не сказав ни слова. Лоуренсон стал одеваться.

Когда он поднялся на палубу, то понял, что Майер имел в виду. Угрожающе выглядящий шквал закрыл весь северный горизонт.

Они в спешке съели завтрак, и шквал обрушился как раз, когда они закончили. Сначала пошел слабый дождик, затем подул ужасающий ветер и, наконец, взревело, разлетаясь на части, море, грозя в любой момент разнести судно в щепки.

Лоуренсон, сидел на выступе на подветренной стороне палубы, вцепившись в ограждение кокпита, чтобы его не смыло за борт. Небо почти все было черным и дальше двадцати ярдов было невозможно ничего увидеть. „Себастьян“ накренился под невероятным углом и каждая волна, которую видел Лоуренсон, наводила на него панику.

Внезапно с носа корабля донесся дикий крик, так сильно напугавший Лоуренсона, что он чуть было не выпустил из рук поручень. „Чик! Кливер!“

Лоуренсон увидел, что верх кливера буквально разлетается на куски на ветру. Три шва разошлись, а другие два разорвало в течение тридцати секунд.

„Опускай его!“, – кричал Майер. „Опускай эту херню!“ Он повернулся к Лоуренсону: „Принеси мне стаксель [5] из лазарета! Живей, твою мать!“

Лоуренсон окаменел от страха. До лазарета было всего шесть футов, но когда он оглянулся, пытаясь заставить себя сдвинуться с места, ему показалось, что до него ярдов шестьдесят. Крик Майера встряхнул его. „Лоуренсон! Тупой ублюдок! Неси мне парус!“

Лоуренсон осторожно двинулся по палубе к лазарету. Он пошел боком, чувствую, как на него хлынул поток воды, когда он схватился за поручень. Его руки окоченели, и ледяная вода стекала по промежности.

В момент, когда он поднял заслонку лазарета, море вырвало ее из рук и унесло. Оно мгновенно отхлынуло, а потеря заслонки наполнила его таким страхом и отчаянием, что он заплакал. Он лежал на животе, всхлипывая, пока не нащупал сумку, в которой был стаксель.

Он вытянул сумку, едва видя, и пополз по палубе к носу. Проползая мимо главного люка, он увидел Энн, стоящую на лестнице в дождевике и смотрящую на него с таким выражением, которого он никогда у нее не видел. Он отвернулся и пополз дальше.

Майер дико орал, когда он, наконец, добрался до носа. „Парус! Тупой ублюдок! Дай мне чертов парус!“ Он сидел на бушприте, обхватив его ногами и держась за переднюю подпорку.

Лоуренсон отчаянно пытался развязать узел на сумке, но узел намок, а его руки так тряслись, что он едва держал ее.

„Обрежь его!“, – крикнул Майер.

Ибл подбежал с ножом и перерезал веревку. Лоуренсон открыл сумку.

Первое, что он достал оттуда, был коричневый свитер. Брызги были такими сильными, что он едва разглядел, что держит в руках, но понял, что это не парус. В отчаянии он опять полез в сумку. На этот раз он выудил оттуда шорты цвета хаки.

Крик Майера, казалось, заглушил море. То был дикий, пронзительный вопль: „Господи Иисусе! Ты принес мне сумку со шмотками!“

Лоуренсон поднял глаза, лицо его исказили страх и замешательство, он увидел, как Майер швырнул в него фал [6]. Большой стальной наконечник ударил его в грудь, словно пушечное ядро.

Он упал на спину, споткнувшись об люк, и заскользил по палубе по направлению к поручню. Он схватился за мачту, но не смог удержаться. Как раз когда его ноги окунулись в воду, он поймал рукой спасательный трос.