Пограничные характеры - [43]
Ощущение постоянной готовности подтвердил мелкий случай. Командиру доложили: справа по борту плавающий предмет. Последовали четкие команды, повторенные штурманом и главным механиком. Корабль был приостановлен, развернулся, изменил курс. Оранжевый надувной поплавок невинно качался на мелкой волне, будто люлька со спящим ребенком. Но подцепили его со всевозможной осторожностью, тянули трос якоря с оглядкой. Появление постороннего предмета в сфере охраняемых территориальных вод чревато любой неожиданностью.
— А вдруг мина? — вырвалось у молодого матроса, который, напрягая мускулы, принимал канат на себя и плечом, и спиною.
— Еще медленнее, — приказывал капитан 2 ранга Очаковский, перегнувшись через борт и следя за бесконечно долгим выуживанием каната. — Следите, чтоб он не соприкасался с бортом.
Дуновение близкой опасности прошло по сердцам, как слабый разряд электрического тока. Все примолкли и насторожились. Скорее, это просто якорь, рыболовное грузило — а если?.. Именно здесь проходит граница, невидимая линия, затерявшаяся в голубой борозде между двумя волнами.
— Цементный кирпич! Грузило! Вот он!
И — разрядка. Живейшее любопытство, предположения: кто оставил? Скорее всего так отметили рыбаки место недавнего траления.
— Бросайте на том же месте обратно, — сказал командир.
Боцман заикнулся было, что надувной поплавок пригодится и в корабельном хозяйстве; стрелять в цели, например. Но приказ был уже отдан, и боцман — молодой, с веселыми щегольскими усиками — оставил надежду на даровое пополнение корабельного имущества…
Командир корабля Роман Яковлевич Очаковский посвятил морской службе уже более четверти века. Глядя на него, чувствуешь, как колеблется книжное представление о «морском волке»: ни лица, иссеченного морщинами, ни сурово нависших бровей. Это подвижный, приветливо улыбающийся моложавый человек. Его черные глаза по-южному горячи. С гипнотическим упорством они нет-нет да и упрутся в клочок почти белесого играющего полуденными искрами морского пространства, что видно из капитанской каюты… Море — привычка. Море — магнит. Море — призвание.
Пытаюсь расспросить, кем из экипажа он доволен, кому из новичков легче сжиться с морской стихией, и есть ли такие, что не могут привыкнуть вовсе? Роман Яковлевич удивлен: не любить море, по его представлению, нельзя. В самом этом слове скрыто уже нечто лестное, манящее и возвышающее человека. Даже морская болезнь — тошнота, укачивание — пробный камень. Тот, кто не хочет болеть, у кого есть характер, тот быстро превозмогает недуг.
— Нет, у меня экипаж весь хороший. И матросами, и мичманами, и офицерами доволен вполне!
…А мне пришел на память сухопутный пограничник, полещук родом, голубоглазый крепыш Гриша Сошнянин. Два года изо дня в день перед его глазами шумело близкое море, а ночами на молу мигал маяк. Раньше моря он никогда не видел. Оно его приворожило. Домой написал, что останется здесь. Мать всполошилась: на Полесье своей воды много, болота, реки в камышовых берегах. Возвращайся, сын!
Гришины желания разошлись надвое: тянет домой, к родным, но и пограничники стали близкими. Как остаться вдруг одному, без солдатского братства, без молчаливых часов наедине с границей, без моря, наконец?
Многие решают эту думу по-своему. Но уходит человек или остается — раз побывал в зеленой фуражке, то уже не избыть ему в душе ярких пограничных впечатлений до конца дней.
ЗА БЕЛОЙ ВЕЖЕЙ
МИРНЫЙ ГОРОД
Брест — один из самых уютных, обжитых городов, какие я только видела. Июньский зной, почти как в августе, умеряется здесь дыханием листьев, близостью двух рек — Западного Буга и Муховца. Это город старых деревьев: улицы его тенисты, как бульвары. Даже узкие мостовые с булыжником, пригнанным друг к другу, как паркет, наполовину прикрыты тенью.
И вот, выйдя из душного вагона, вместо того чтобы броситься в гостиницу под защиту прохладных стен, я пошла бродить по улицам. Проходила их одну за другой. Пестрые голуби клевали на тротуарах; прямо из асфальта поднимался цветущий жасмин. А в сквере, где стоит памятник Мицкевичу, специальной оградой был обнесен редчайший пирамидальный дуб — формой он похож на кипарис, кора почти черная.
И люди вокруг так спокойны, магазинчики так приветливы — даже в подарочном продавались не сувениры вообще, одинаковые от Ялты до Архангельска, а свои, белорусские, брестские вернее (кстати, здесь действительно есть маленькая фабрика сувениров).
Александра Александровна Добеева, вдова офицера, партизанская связная, продавец в магазине, говорит:
— Если стоит в очереди мужчина, я ему заверну как следует — ему в руках нести. А женщина с кошелкой и за листочек не обидится.
Только что зашло солнце. Оно так было похоже на красный корабль с высоким облачным парусом, что сколько я ни вспоминала закатов в своей жизни и северных, и южных — в Литве во время войны, когда на сизом небе гневно горело одинокое, будто вырванное с живого лица око; праздничных закатов на Черном море; величественных в Саянских горах; туманных и росистых в степном Крыму; или же незакатное полярное солнце, такое задумчивое, словно похолодевшее, — но припомнить что-то сходное с сегодняшним высоким солнечным парусом так и не могла.
