Пограничное состояние - [42]
Мне и сегодня непонятно, почему афганцы не канонизировали, не причислили клику своих мусульманских святых нашего первого российского Гаранта… Если бы не он, «давший народам волю», племена, живущие к югу от Амударьи и волею судеб оказавшиеся на участке будущего обслуживания пограничника Малахая или сотен других, ему подобных, были бы обречены через месяц заговорить по-русски, и другой альтернативы им бы не светило. Ассимиляция коренных аборигенов Балха, Тахора, Бадахшана или других приграничных с СССР провинций неизбежно наступила бы через непродолжительное время вследствие неумеренного потребления водки, сала и слабочленораздельных фраз «русским языка» типа «ты меня уважаешь?»
Нет, Аллах — не соперник русскому богатырю Пересвету. К тому же кто бы мог представить, что в этих девяноста килограммах мышц, костей и крови вперемешку с алкогольными ингредиентами живет не только душа кумулятивного характера, но и просто кладезь, просто неограненный изумруд русской словесности? Ведь присущая Малахаю краткость и точность изложения, заметная в потугах перейти на любой другой, кроме русского, язык, была столь же естественна, как солнце на небе, и в родной его речи. То есть в родной речи он совершенно «как рыба об лед»! Не напиши Чехов в свое время про «краткость — сестру таланта», это сделал бы я, пообщавшись с Вовой долгими южными вечерами. А будь в России область, аналогичная древнегреческой Лаконике, Вовка стал бы ее признанным почетным гражданином и непревзойденным мэтром.
Тут самое время вернуться к квартирному вопросу. Широкая Вовкина натура быстро, всего за какой-то месяц после присланной молодой женой индульгенции, сделала из несостоявшегося очага супружеского тепла переходящее «бордельеро» общего пользования. Это было настоящее гнездо разврата и беспорядочного «дружеского» секса. Там изливались литры шампанского, слюней и других жидкостей, животворящих и не очень. Благодаря чему знаменитая в те годы фабрика изделий № 2 перевыполняла месячные нормы производства и ковала премиальные по результатам квартала. Там соседи назубок знали все хиты и шлягеры военной песни, просто советской эстрады и пробивающегося на широкую сцену шансона. Там были все. Кроме Вовки. Вовка там только бывал.
Иногда ему удавалось отловить очередного счастливого обладателя ключей от «рая» и, приобняв стальным бицепсом за шею, вставить пару слов, ласково глядя в глаза:
— Отдай. Постираться хочу…
В один из таких дней после недельного загула братьев по разуму, в чистую как слеза субботу, Вовик переступил порог своего кубла. Представшая взору картина так сильно впечатлила его раскисшую от февральских дождей лаконичную натуру, что он превзошел самого себя, только и сказав:
— За…бали. Все…бутся, а яразъ…бываюсь.
И это был шедевр.
Потому что, когда мы всем курсом напрочь отчаялись перевести эту фразу на любой из известных нам иностранных языков, не потеряв смысла ее и колорита, я понял — мы, что бы ни говорили враги нашего народа и разных мастей отщепенцы, в принципе непобедимы. Противника достойного нас, кроме нас самих, нет.
К вопросу о приличиях
Ах!.. Какие были, пальчики оближешь, яства на этом празднике жизни! Хрустящая корочка запеченных на гриле лещей притягивала взгляд, нарушая при этом фокусировку зрения и баланс охлажденного в ведерке со льдом сухого белого и красного кахетинского рядом с горочкой дымящегося румяного шашлычка, обложенного кусочками свежайшей узбекской лепешки. Ноздри щекотал аромат пряных соусов, свежевымытой зелени и тонко, «в лапшу» нарезанного репчатого лука, чуть сбрызнутого смесью уксуса с кориандром и еще чем-то.
Легче легкого было б броситься акульим желудком на остывающую эту красоту. Зачавкать, захрумкать, замусолить косточки, загрызть эту сочную, шипящую мякоть, запивая все немыслимыми глотками божественного веселящего нектара.
А после солидно щелкнуть крышкой фамильного брегета, опустить его в специальный кармашек бархатной жилетки, ослабить узел галстучка, нащупать под столом фетровые гамаши и выкатиться с газеткой в руках на террасу для вкусного и смачного перекура.
Но вместо этого нужно протомиться ожиданием гостей, пустопорожними разговорами и бесцельным за ними курением на голодный, заметьте, желудок. Соблюсти протокол, организовать церемониал, сделать и держать попеременно то умное, то располагающе-простовато-добродушное лицо. К месту изрекать: «Э-ммм, это вы, батенька… да-с… Сударыня, позвольте?.. А вот, кстати, чудненькие канапешечки… О! Вот этот вот соус, он, экскюз ми, просто восхитителен, право…» И тосты. Конечно, мы, как грузины, умеющие жить торжественно, не можем без тостов. И пусть у нас в крови этого нет. Ну, не заложено от природы в отличие от детей солнечных гор. Но мы обязаны, мы должны, мы не можем иначе. И вот уже твоя очередь, с трудом отдирая потные ягодицы от жалобно стенающего и угрожающе скрипящего стула, вставать, умудрившись не опрокинуть весь этот дивный в сказочном убранстве стол, стучать вилочкой по фужеру, призывая аудиторию к вниманию, и произносить эти неуклюжие нагромождения шаблонных и затасканных фраз. А потом…
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Служба в армии — священный долг и почетная обязанность или утомительная повинность и бесцельно прожитые годы? Свой собственный — однозначно заинтересованный, порой философски глубокий, а иногда исполненный тонкой иронии и искрометного юмора — ответ на этот вопрос предлагает автор сборника «Особенности национальной гарнизонной службы», знающий армейскую жизнь не понаслышке, а, что называется, изнутри. Создавая внешне разрозненные во времени и пространстве рассказы о собственной службе в качестве рядового, сержанта и офицера, В.
«Кто не был, тот будет, кто был, не забудет 730 дней в сапогах…»Автор был, не забыл и написал о своей службе в ВСО, попросту говоря, стройбате. Написал с чувством и толком, с юмором и грустью. Кто был — поймет, кто не был — проникнется.