Пограничник - [56]

В тот момент, когда он оттолкнулся от земли, в душе Ивана просигналил тревожный звоночек, но уже было слишком поздно. Он лихо перемахнул через забор и приземлился прямо в стаю шеликудов. Да как приземлился! Картинно перекатившись через плечо и оказавшись в самом центре мгновенно расступившихся перед ним хищников. Костные пластинки вокруг шей шеликудов в предвкушении охоты раскрылись веерами, как капюшоны у кобр. Иван услышал характерное костяное пощелкивание. Глаза гиенольвов, как про себя охарактеризовал их Иван, вспыхнули хищными зеленоватыми огоньками. Пара тварей даже успела облизнуться, обнажив острые сдвоенные клыки. И стая с радостным воем кинулась на добычу.

Иван сумел воспользоваться эффектом неожиданности и, перехватив дробовик, успел выстрелами в упор прикончить двух ближайших тварей, прежде чем они вцепились в него. Но сзади на него вдруг бросился один из самых крупных хищников, и в плечо, совсем близко к шее, вонзились жадные зубы. Заорав от боли, Иван перекинул через себя массивное тело хищника. Шеликуд ударился о землю с такой силой, что Ивану послышалось, как хрустнули его кости. Иван с размаху огрел его по голове прикладом, вложив в удар всю силу — знал: второго шанса прикончить тварь у него не будет. Череп животного треснул под прикладом «Сайги», шеликуд обмяк.

Иван затравленно огляделся. Деваться было некуда. Его теснили к забору, а единственный выход перегораживали семь ощерившихся голодных тварей.

Увидев, какая участь постигла их собратьев, они решили выждать, полукругом окружив Ивана и постепенно прижимая его к забору. Глаза их угрожающе светились. Иван судорожно соображал, что ему делать. Похоже, делать особо было нечего. Надо было драться.

Наконец один из хищников, самый крупный, по-видимому вожак, выступил вперед. Он медленно переступил большими лапами, обдумывая, как лучше напасть. Он ступал уверенно, точно зная, что жертва никуда не денется, но осторожно, боясь новых сюрпризов от человека. Иван не сводил с него глаз. Вот когда он пожалел, что лишился ножа. Сейчас бы он пригодился. А еще лучше было бы обзавестись чем-нибудь побольше… Например, мачете…

Вожак, уловив страх и возбуждение, исходящие от человека, шумно фыркнул и, прижав к шее костяной воротник, злобно зарычал. Это послужило сигналом — рык подхватила стая и дружно кинулась на Ивана. Прежде чем шеликуды прыгнули, Иван успел выстрелить, а потом вступил в рукопашную. Он ударил вожака прикладом в морду, прежде чем тот сшиб его с ног. Оказавшись в гуще тварей, Иван понял, что ему конец. Он еще сопротивлялся, несмотря на то что твари рвали ему ноги, успел локтем закрыть горло от лязгающих челюстей вожака, закричав от боли, когда тот вцепился ему в руку. Немного помогли Ивану щитки форменной куртки, но и они перемалывались в страшных челюстях зверей. Целой рукой Иван с трудом вытащил из куртки пистолет и, прежде чем жадные зубы вонзились ему в предплечье, успел несколько раз выстрелить. В тесном проулке выстрелы оглушали. Кровь заливала шею. Боли Иван еще не чувствовал — спасали адреналин и жажда выжить. Тело хищника обмякло, но на смену ему тут же явился следующий шеликуд, и Иван снова подставлял руки и плечи, защищая горло, живот и лицо.

Никаких особых чувств Иван не испытывал. В голове крутилась одна мысль: «Хана!..» Одинокий, раненый и безоружный, он был обречен в этом новом мире. Мире, о котором, кажется, Господь забыл навсегда, мире, который не принадлежал больше людям и в котором, вполне вероятно, Господь больше ни о ком не заботился, даровав всем окончательную свободу от Себя.

«Какою мерою меряете, такой и вам отмерено будет», — как во сне вспомнил Иван слова отца Евлампия. Да! Это так! И он, Иван, видимо, отмерял все и всем, как мог — свинцом и сталью, и ему теперь отмеряно так же. На любовь не хватило ни времени, ни сил. Так уж вышло. И винить в этом некого. Так было, так есть и так будет всегда. Во веки веков. Аминь.

А еще он устал… Надо лечь и немного отдохнуть, и, быть может, потом он справится с этими тварями. Как-то отстраненно Иван чувствовал, как рвутся ремни сумок, как дергают, крушат его плоть челюсти животных. Он еще заслонял горло и лицо от клыков, но делал это совсем машинально, удивляясь своей вялой настойчивости. Оказывается, это совсем не страшно — умирать. Жаль только, что он так и не поможет Марии. Мария! Мария…

Стоп! Он не может умереть! Он должен спасти Марию! Только так он может оправдать свою никчемную жизнь. Жизни убийцы. Девушка — все, что осталось хорошего в этом мире. Она должна жить, даже если ему предстоят еще большие мучения, чем оказаться разорванным стаей озверелых тварей. Иван схватил окровавленной рукой копье. Шеликуды — не водяная нечисть, но у него был не просто священный предмет — это был наконечник воинского копья. Пусть старый, пусть ржавый, но это было оружие. Он вытащил его из ножен — рука двигалась сама собой. А потом снизу вверх, в брюхо ударил шеликуда, подбиравшегося к его в горлу. Да, любить он так и не научился, но убийца из него вышел знатный. Иван отбросил мертвого шеликуда, ударил в шею того, кто вцепился в руку, вывернулся под визжащими и хрипящими тварями, дотянулся до пистолета.