Погоня - [17]

— Симпатяга, — одобрительно пробормотал Серега, будто про себя. — Ни одна баба не устоит.

Заключенные прыснули. Обрубок не расслышал его слов, но почувствовал подвох.

— Живей давай ходи! — сердито скомандовал он. Собака рядом с ним принялась лаять.

— Пусть тебе Мишанина баба дает, — парировал Серега все так же тихо, но на сей раз тот услышал.

Изловчившись, он врезал Сереге армейским ботинком. Удар пришелся по колену. Серега охнул, присел, сигарета вылетела из его рта. Он заставил себя разогнуться, поднял с земли окурок и, хромая, двинулся дальше, насвистывая, как ни в чем не бывало. Храповицкий увидел эту сцену и остановился. Он вдруг почему-то вообразил, что Обрубок ударит и его, Храповицкого, внутри у него похолодело.

«Не ударит! — осадил он себя. — Не обращай на него внимания, не смотри в его сторону. Не делай резких движений. Собаки кусают тех, кто их дразнит или боится».

Серега доковылял до скамейки и, задрав штанину, разглядывал распухавшую коленку. Через несколько минут Храповицкий, уже забыв о нем, вновь провалился в круговорот привычных мыслей.

«Интересно, сколько попросят за Лихачева? — думал он, вышагивая. — Тысяч триста долларов, может, больше. Гозданкер обойдется раза в два дешевле, хотя за него и сотню жалко. Наверняка уже где-то спрятался, охрану усилил. Зря, не поможет. Забавно получается: убрать Лихачева легче, чем Гозданкера, а стоит Лихачев дороже. Погоны, ничего не попишешь, как-никак генерал! Я не буду на тебе экономить, генерал, не волнуйся. Отдам, сколько нужно. Чтоб ты получил свое, сполна... А может, начать с Гозданкера? Нет, нельзя. Начинать надо с Лихачева. Пусть Гозданкер поймет, что его ожидает, пусть трясется, толстая, трусливая жаба. Знаешь, Гозданкер, что мы делали в детстве с жабами? Мы ловили их на озере, вставляли им в зад соломинку и надували, пока не лопнут. У тебя будет смешной конец, Гозданкер, я тебе обещаю».

— ...визжал как резаный, когда его брали, — донесся до него обрывок разговора. — Вырывался... До последнего, говорят, поверить не мог.

Храповицкий вскинул голову. Двое сокамерников, сидя на скамейке, негромко переговаривались. Заметив, что Храповицкий на них смотрит, они сразу замолчали. Храповицкий решил, что они говорили про него. Сочувствия в их голосе не было. Между прочим, они вполне могли быть агентами Лихачева, подсаженными в камеру, чтобы устроить какую-нибудь провокацию. Храповицкий во всех подозревал агентов Лихачева, даже в Сереге с Мишаней.

Сходка с ворами была назначена на два часа дня, и с самого утра мы были на нервах: Хромой то и дело придирался к Теще, тот огрызался без обычного добродушия, я беспрерывно курил, и лишь Бык держался хладнокровно.

Местом встречи Ходжа выбрал невзрачный ресторанчик на Остоженке, в витрине которого красовалось написанное от руки объявление с предложением дешевых домашних обедов с бесплатным компотом. Ореховский бригадир, отвечавший за безопасность, привез нас пораньше. У входа в заведение уже стояло с десяток внушительных черных автомобилей с тонированными стеклами. Зал был оккупирован ореховской братвой. Бандиты сидели за пустыми столами, не ели, не пили и молча смотрели друг на друга. Короче, обстановка была торжественная. Посторонних в ресторане не было, не считая, конечно, напуганных официантов. Когда мы вошли, один из парней поднялся и что-то доложил бригадиру на ухо.

— Скоро будут, — сообщил нам бригадир. — Ходжа с собою Васю Самоката взял и еще Резо Бешеного.

— Нормально, — кивнул Бык.

По его лицу я не смог прочесть, доволен ли он составом жюри. Мне названные имена ничего не говорили, хотя я догадывался, что в уголовном мире они значили много.

Теща и Хромой остались внизу, а мы с Быком и бригадиром поднялись на второй этаж, где в глубине зала стоял широкий стол, окруженный диванами и уставленный фруктами и восточными сладостями. Бригадир сел в некотором отдалении от нас, сложил руки на животе и прерывисто перевел дыхание. Я понял, что он тоже волнуется.

Воры прибыли с получасовым опозданием. Первым вошел пожилой полный кавказец, маленького роста, в черном клубном пиджаке с золотыми пуговицами и широкими подложными плечами, делавшими его приземистую фигуру квадратной. Его обрюзгшее восточное лицо с густыми бровями и мясистым носом было нездорового желтого цвета, глаза из-под набрякших век смотрели надменно. Вероятно, это и был Ходжа. Ореховский бригадир поспешно вскочил, заулыбался и от избытка почтительности даже наклонился вперед. Бык сунул в угол рта зубочистку и тоже поднялся, но с ленцой. Я встал следом за ним. В надменном лице Ходжи ничего не отразилось, знаки внимания он принимал как должное.

Следом за Ходжой с агрессивным видом двигался стройный лысеющий грузин лет сорока и еще плотный мужичок крестьянской наружности с хитрыми светлыми глазами. Замыкал процессию не кто иной, как Парамон. Сердце у меня екнуло. То, что Парамон приехал на суд вместе с ворами, было нехорошо. Парамон на ходу приятельски общался с Резо, продолжая начатый ранее разговор.

— Куда ты, говоришь, собрался? — спрашивал его Резо. — В Таиланд?

— Не, в Эмираты, — отвечал Парамон. — На солнышке покемарить. А то у нас уже колотун долбит, а там тепло. Море.