Погоня - [9]

— Я попала сюда совершенно случайно, — стала она объяснять. — Мне хотелось побыть одной, и мадам Отто сказала мне, что эта тропинка приведет прямо к реке. Когда я увидела вас, то хотела идти назад, и вдруг увидела этих лошадей, барахтавшихся в воде. Это ужасно. Они все потонули?

— Как видите, все. Хорошенькая картина, не правда ли? Если бы вы отправились к Желтой Голове, то пропустили бы случай видеть такой приятный спектакль.

— Я и уехала бы, да что-то там случилось. Говорят, провалилось что-то впереди или оползень, — что-то в этом роде. Поезд не пойдет до завтрашнего утра.

— И вы останетесь у Отто?

Она утвердительно кивнула головой и с быстротой молнии прочитала его мысли.

— Мне от этого очень грустно, конечно… — продолжала она, прежде чем он успел заговорить. — Вижу, что я уже надоела вам. В буквальном смысле этого слова я вторглась в вашу жизнь, нарушила вашу работу и боюсь, что испортила вам настроение. Мадам Отто рассказала мне кое-что об этом Биле Куэде. Она говорит, что это очень опасный человек. А я настроила его против вас.

— Я не боюсь этого Куэда, — ответил он. — Ведь случай был не более, как приятное нарушение начинающей уже становиться монотонной обстановки. Я всегда, знаете ли, держался того мнения, что физические эмоции представляют собой наилучшую смазку для механизма нашего ума. Возможно, что именно потому вы и застали меня за вылавливанием из воды его сиятельства господина жеребенка.

Он сказал это довольно резким тоном. В его голосе слышалось какое-то напряжение, что-то такое, что находило себе исход в неприятном, насильственном смехе. Он знал, что причинил ей боль. Грубый тон его речей, холодность улыбки, подчеркивание его крайнего равнодушия к ней — все это влекло за собой отражение в ее глазах известного физического страдания.

Он подошел к ней еще ближе, так что мог совсем уже близко разглядеть ее нежный профиль. Но Иоанна вовремя спохватилась и опустила голову, так что он больше уже не мог ее видеть. Но все-таки это удалось ей не совсем. Альдос заметил у нее на щеке какую-то каплю, это была слеза.

В одну минуту он был уже рядом с ней. Быстрым движением она смахнула слезу со щеки.

— Я обидел вас и должен просить у вас прощения. Я поступил с вами так же скверно, как и Биль, но только в другом отношении. Я знаю, что я заставил вас почувствовать. Я подчеркнул перед вами, что вы меня обеспокоили, оторвали меня от работы и что я хотел бы от вас отделаться. Ведь вы почувствовали это? Не правда ли?

— Боюсь, что да.

Он протянул ей руку, и почти против воли она подала ему свою. Она заметила происшедшую в его лице перемену, раскаяние, боль, и затем все это вдруг сменилось радостным выражением в его глазах, каким-то удивительным безмолвным смехом.

— И знаете, почему я так повел себя с вами? — сознался он, почувствовав в своей руке теплоту от ее руки, от которой по всему его телу пробежал какой-то трепет. — Вы простите меня за откровенность? Пока вы здесь еще не появлялись, я имел только одно желание — как можно скорее закончить мою книгу. Я рассчитывал проработать весь день. Но теперь я не могу выкинуть вас из головы. И это заставляет меня злиться. Но самое странное во всем этом то, — продолжал он, — что я всегда имел вас в своем воображении. Вы всегда жили в нем и не давали мне покоя. Я не сумел только как следует скомпоновать вас. И почти непостижимо то, что вы носите то же самое имя — Иоанна, Иоанна из «Светских приличий». — Она немного обиделась.

— Но ведь Иоанна ужасна! — воскликнула она. — Она злая и сердцем, и душой! Если бы вы были не Джоном Альдосом, то я отделала бы вас на все корки.

Она протянула ему руку. Он нагнулся над ней. Ее глаза остановились на его белокурой голове, и она опять обратила внимание на его преждевременную седину. Во второй раз она почувствовала на себе какую-то таинственную, почти непреодолимую силу этого человека.

— Я рассчитывал поужинать сегодня вечером у себя в хижине, — сказал Альдос, стараясь этой фразой нарушить создавшееся напряжение. — Не желаете ли вы быть моей гостьей, Ледигрей?

— Но мадам Отто… — начала было она.

— Я сейчас же отправлюсь к ней и объясню, что вы будете кушать у меня куропаток, — перебил он ее. — Пойдемте. Разрешите мне показать вам, где я живу и работаю.

Он повел ее к своей избушке и ввел в свою единственную комнату.

— Я отправлюсь, а вы, пожалуйста, будьте здесь, как дома, — обратился он к ней. — Если это доставит вам удовольствие, то вы можете почистить несколько картофелин. Через десять минут я уже возвращусь.

И, не дожидаясь ее возможного протеста, Альдос выскользнул из двери и побежал по тропинке к Отто.

ГЛАВА V

Отойдя на порядочное расстояние от избушки, Альдос замедлил шаги. Он знал, что никогда еще в своей жизни не испытывал такой необходимости привести свои чувства в порядок, как именно теперь. Последние четверть часа произвели в нем настоящую и удивительную революцию. Это была настолько необыкновенная и настолько неожиданная перемена, что он никак не мог освоиться со своим положением и считаться с совершившимся фактом. Правда все более и более становилась для него очевидной по мере того, как он все далее и далее уходил по заросшей тропинке в Миэтту. Но было еще и нечто такое, что не только удивляло и возбуждало его. Прежде всего он не мог не видеть комизма своего положения. Он, Джон Альдос, — и вдруг так обезличил себя, так отрекся от себя, — и притом для женщины. Он зашел так далеко, что принес ей в жертву свое самое лучшее и значительное произведение. Ведь он искренне сказал ей сам, что она интересует его больше, чем все его книги. И он старался убедить себя в том, что это было не признанием себя побежденным, а именно самоотречением. И когда он дошел, наконец, до палатки Отто, то улыбался во все лицо, быстро и глубоко дышал и слышал, как все внутри у него распевало от удовольствия.