Поэзия мифа и проза истории - [51]

Остров бога ветров Эола, у которого Одиссей сделал следующую остановку, древние отождествляли с одним из Липарских островов (у северо-западного побережья Сицилии), и чаще всего с тем из них, который называется теперь Стромболи и известен своим вулканом. Нельзя не согласиться с тем, что величественная вершина вулканической горы была бы вполне подобающим жилищем для буйного повелителя ветров. Однако последующие события, о которых рассказывает Гомер, не очень хорошо вяжутся с этой локализацией острова Эола. Как известно, радушно принятый Эолом Одиссей получил от него в подарок большой мех, в котором были заключены все ветры, за исключением Зефира — западного ветра. Он один остался на свободе и девять дней и ночей исправно подгонял корабли Одиссея к его родному острову Итака, который расположен в Ионическом море, вблизи от западного побережья Греции. Но в тот самый момент, когда родной берег уже показался на горизонте, спутники Одиссея, воспользовавшись тем, что усталый герой крепко заснул, развязали мешок, подаренный Эолом, думая найти там несметные сокровища. Неистовые ветры вырвались на волю и опять погнали флот Улисса в открытое море, все дальше и дальше от совсем уже близкой отчизны. Следуя кратчайшим путем, ведущим от Липарских островов к западным берегам Греции, Одиссей неизбежно должен был миновать узкий Мессинский пролив, отделяющий Сицилию от Апеннинского полуострова. Место это в древности пользовалось дурной славой среди мореплавателей из-за коварных течений и водоворотов, которые подстерегают здесь корабли. Каким же образом Одиссей сумел проскочить через опасный пролив, даже не заметив его? Это затруднение вынуждает некоторых авторов искать остров Эола в других местах, не там, где его помещали древние. Но как древние, так и современные толкователи «Одиссеи» упустили из виду одно обстоятельство, которое делает совершенно бессмысленными все их поиски. По словам Гомера, остров Эола был не простой, а плавучий: он все время передвигался с места на место, подобно Лапуте в «Путешествиях Гулливера», из чего следует, что сам поэт никак не мог бы привязать его к какой-то определенной точке на карте Средиземного моря, даже если бы совершенно отчетливо представлял себе эту карту.

Ощущение полнейшей географической неопределенности не покидает нас и в следующем эпизоде поэмы — встрече Одиссея с лестригонами. Поэт подробно описывает гавань лестригонов, надежно укрытую неприступными утесами от бурь и штормов. Внутри бухты царит вечное спокойствие: «Там волн никогда ни великих, ни малых нет, там равниною гладкою лоно морское сияет». Однако это спокойствие обманчиво: неожиданно напав на корабли Одиссея, лестригоны уничтожают почти всех спутников героя. Спастись удается лишь ему самому и команде его корабля. Поиски точного местонахождения этого разбойничьего гнезда до сих пор не увенчались успехом. Очень похожие на гавань лестригонов бухты и бухточки обнаруживают в самых различных местах, расположенных как в пределах Средиземноморского бассейна, так и на большом удалении от него. Некоторые авторы отождествляют гавань лестригонов с портом Бонифаччо на южной оконечности острова Корсика, другие — со знаменитой Балаклавской бухтой в Крыму. Какая из них настоящая, решить невозможно. Сам Гомер, однако, вставляет в свой рассказ еще одну любопытную деталь, которая как будто бы говорит о том, что поиски надо вести совсем в другом направлении. Говоря о городе лестригонов Ламосе, поэт как бы вскользь замечает:

Там возвращаяся с поля, пастух вызывает

На поле выйти другого; легко б несонливый работник

Плату двойную там мог получать, выгоняя пастися

Днем белорунных баранов, а ночью быков криворогих:

Ибо там паства дневная с ночною сближается паствой.

В подлиннике буквально сказано: «Ибо пути дня и ночи там сходятся близко друг с другом». Уже Кратес из Малла увидел в этом пятистишии намек на короткие летние ночи, обычные в северных широтах. Того же мнения придерживаются и некоторые современные ученые, полагающие, что город и гавань лестригонов следует искать где-то на севере Европы, например в Норвегии. Но каким образом греки, обитавшие на крайнем юге Европейского континента, могли узнать об этой особенности северного лета? Некоторые думают, что эти сведения они могли получить от торговцев янтарем, которые еще во II тысячелетии до н. э. добирались до района Прибалтики в поисках этого высоко ценимого всеми народами древности минерала. Другие считают, что это произошло еще раньше, когда сами греки жили гораздо севернее, вдалеке от той страны, которая теперь носит их имя. А между тем слова Гомера можно объяснить без особых ухищрений, не прибегая к таким сложным и рискованным гипотезам. Надо только подойти к ним не как к географическому, а как к литературному факту.

В знаменитой поэме Гесиода «Теогония» (нечто вроде грандиозного свода греческих мифов о богах) есть одно интересное место, в котором описывается встреча дня и ночи в тот момент, когда они приветствуют друг друга, переступая через высокий медный порог их общего дома: ночь уходит на покой, а день выходит ей на смену. Эта символическая сцена близко напоминает встречу двух лестригонских пастухов у Гомера, а брошенная им вскользь загадочная фраза: «Ибо там пути дня и ночи сходятся близко друг с другом» — полностью раскрывается в ярком поэтическом образе, который у Гесиода символизирует, очевидно, обычную смену дня и ночи. Итак, в представлении Гомера лестригоны обитают где-то очень далеко на краю земли (западном или восточном — это остается неясным), там, где близко сходятся пути дня и ночи и где стоит их общее жилище. Идея эта глубоко коренится в греческой мифологии и фольклоре, из которого ее заимствовали независимо друг от друга оба поэта, и, разумеется, никак не связана с неравномерностью дня и ночи в северных странах. Этот случай наглядно показывает, как опасно подходить к гомеровским описаниям стран и народов с чисто географическими критериями, забывая о поэтической их природе.