Поездом к океану - [20]

В том, что он никакой не пес, ей довелось убедиться совсем неожиданно и неприятно для себя. Но пришлось проглотить и это.

[1] День памяти (День памяти павших, День разоружения, День победы в Первой мировой войне) – национальный праздник во Франции и Бельгии, увековечивающий заключенное между Германией и Антантой перемирие близ местечка Компьень 11 ноября 1918 года.

Однажды вечером, в самом начале зимы, за окном непроглядно густо пошел снег, а Гастон приехал к ней сразу после работы с букетом кроваво-алых роз. Он угадал с цветом. На ней было такое же кроваво-алое платье и высокие шелковые белоснежные перчатки. Она зарылась носом в бутон. Растянула в улыбке губы, накрашенные помадой того же оттенка, и воркующим голоском, какого не потерпел бы ее Лионец, поблагодарила своего Леру.

Они собирались в Оперу, слушать концерт симфонической музыки. Последнее время она редко выбиралась в театр. Не одной же туда ходить! Ее мучило одиночество, хотя она считала, что всегда найдет чем себя занять. Ее мучила скука! Немыслимая скука – быть лишенной света, тогда как привыкла жить его частью. Иметь же любовником человека вроде Гастона – в чем-то определенно удача. Можно хотя бы показываться в обществе.

В высшем, среди интеллигенции и местных аристократов ее еще как-то терпели. Во всяком случае, помалкивали, раз уж в круг, где каждый червяк был ей знаком до самого нутра, ее заново вводил этот парижский выскочка, которого игнорировать не представлялось возможным.

Таким был и этот вечер выхода в Оперу. Аньес улыбалась, пила перед началом крепкий коньяк наравне с Гастоном, традиционно шокируя окружающих. И почти не пьянела, в отличие от своего спутника, бойко участвуя в беседе, в которой ей никто не мог отказать. Пользовалась случаем. Заново покоряла. Ей только дверцу приоткрой, позволь ножку на порог поставить – уж она-то ринется в комнату и займет свое место.

А потом Аньес слушала Концерт для двух фортепиано с оркестром Пуленка, находясь так близко от сцены, что видела одного из пианистов четко, до самой мелкой черты лица, освещенного ярким светом. Он был красив какой-то особой, недоступной большинству серых и одинаковых людей на земле яркой, породистой красотой. Странно знакомой ей красотой, которой она никак не могла разгадать – откуда знает? Где видела? Черноволос, смугл, подтянут, сосредоточен. О-ду-хот-во-рен. И играл как бог. Гораздо, гораздо лучше того, второго, с другого конца двух сдвинутых инструментов.

Да, он замечательно играл, будто бы не музыка владела им, а он всей музыкой на земле, и она подчинялась ему. Аньес сжала в ладошках сумочку, лежавшую у нее на коленях и вдруг вспомнила. Бибоп. «Chez Bernabé». Оркестр на сцене потрепанного жизнью и посетителями кабака, где давали живые концерты, а она отдала себя Гастону.

«Надо же», - медленно прошептала себе под нос Аньес, снова и снова вглядываясь в диковинного пианиста. И говорил в ней не иначе коньяк – иначе эта реплика осталась бы мысленной, и Леру не придвинул бы свои горячие губы к ее уху с жемчужной сережкой, почти касаясь его:

«Ты что-то сказала, моя дорогая?»

«Нет… Да… у тебя была программка?»

Программка у Гастона была.

Пианистов – двое.

Серж Эскриб.

Этьен Леблан.

Аньес резко подняла глаза. Как зовут тебя, музыкант?

Его имя определить оказалось несложно. После концерта она всего лишь подошла с этой самой программкой и попросила его подписать. Он это сделал охотно, а у нее в руках осталась пестрая книжица Оперного театра Ренна на память о нынешнем вечере, в которой крупным росчерком собственноручно запечатлено: С. Эскриб.

Дальнейшее было просто. Спустя еще два дня Аньес знала, кто такой этот С. Эскриб. Знала, что до войны он аккомпанировал той самой Катти Ренар. А еще знала, что это он – отец ее детей, о которых достоверно мало что было известно, но слухов хватало. И, наконец, знала, что ему довелось воевать в Сопротивлении, и он оставлял свои клавиши ради этого на долгие годы.

Интервью такого человека было бы удачей. Интервью других таких же – стало бы находкой для ее карьеры, если уговорить Жоржа на собственную колонку. Но получить бы хоть одного этого!

Уже вскоре стало ясно, что познакомиться с Эскрибом ей попросту негде. Он вел закрытый образ жизни и нигде особенно не показывался, если не требовалось по работе. Найти его адрес, в целом, тоже проблемы не составляло. Достаточно обратиться в администрацию театра. Но Аньес была уверена, что такое вмешательство ему не понравится. Среди знакомых ей людей он тоже не вращался. Спустя неделю она понимала, что нужно придумывать что-то самостоятельно. А что тут придумаешь, кроме как явиться в кабак, где этот музыкант-подпольщик играл бибоп!

Этим она и занялась, отправив старую добрую Марту разузнать, каково расписание выступлений оркестра. И посетила первое же из них обычным пятничным вечером, когда в заведение Бернабе в конце трудового дня сползались местные работяги.

Вывеска была та же, что и парой месяцев ранее. Выцветшая, когда-то голубая. С блекло-желтоватой надписью «Chez Bernabé». Ее ладонь в темной кожаной перчатке, порядком потертой, что соответствовало духу этого кабака, коснулась дверной ручки, и Аньес оказалась внутри. Людей было еще совсем немного, и она заняла столик поближе к сцене, не озадачиваясь тем, что и сама окажется на виду. Наверное, в ту пору ей не хотелось озадачиваться чем-то еще, кроме своих желаний. О безопасности, например, не думалось. Ведь в привычном кругу ее еще кое-как терпели. То, что здесь может быть иначе, что простые люди видеть ее откажутся, в голову не пришло.