Поезд сирот - [2]

За следующие месяцы Молли кое-что узнала о прошлом Джека. Отец его был сезонным рабочим из Доминиканской Республики – с мамой его он познакомился на сборе ежевики в Черрифилде, обрюхатил ее, двинул к себе домой, сошелся с местной девицей и забыл о Джеке навек. Его мать так и не вышла замуж, работала у богатой старухи в особняке у моря. Джеку бы тоже полагалось стать маргиналом, но он этого избежал. И спасли его следующие вещи: безусловный успех на футбольном поле, обаятельная улыбка, огромные, с влажной поволокой глаза и до смешного длинные ресницы. Он упорно отказывается относиться к самому себе всерьез, но Молли-то знает, что он умнее, чем показывает, – может, и вообще не знает, насколько он умен.

На то, что он толковый футболист, Молли наплевать, а вот ум она уважает (глаза с поволокой – лишь приятное приложение). Ее же собственное любопытство полностью сосредоточено на одной вещи – которая, собственно, и удерживает ее от того, чтобы броситься на рельсы. Поскольку она гот, «нормального» поведения от нее все равно не ждут, так что странности можно проявлять в чем угодно. И Молли постоянно читает – в коридорах, в столовой; в основном – романы со «сдвинутыми» персонажами: «Девственницы-самоубийцы»[1], «Над пропастью во ржи», «Под стеклянным колпаком»[2]. Незнакомые слова она выписывает в тетрадку, потому что ей нравится, как они звучат: Греховодница. Двоедушный. Оберег. Вдовствующая. Разбередивший. Душераздирающий…

Поначалу Молли полностью устраивало, что ее образ создает дистанцию между ней и новым для нее коллективом, ей нравились настороженность и недоверие в глазах одноклассников. И все же, хотя сознаваться в этом и не хотелось, в последнее время образ начал ей мешать. На то, чтобы его поддерживать, каждое утро уходила уйма времени, и ритуалы, которые некогда были нагружены особым смыслом: выкрасить волосы в черный цвет с розовыми или белыми прядками, обвести глаза толстой черной чертой, наложить тональный крем на несколько оттенков светлее собственной кожи, нацепить и застегнуть всякие неудобные одежки, – теперь стали ее раздражать. Она чувствует себя клоуном, который проснулся однажды утром и понял, что не хочет больше наклеивать красный резиновый нос. Большинству людей не приходится тратить столько сил, чтобы оставаться в выбранной роли. А она что, каторжная? Молли даже начала помышлять о том, что на новом месте – потому что, разумеется, будет следующее место, следующая приемная семья, следующая школа – она придумает другой образ, не требующий таких трудозатрат. Гранж? Секс-бомба?

Вероятность того, что это произойдет, причем очень скоро, усиливается с каждой минутой. Дина уже давно мечтает избавиться от Молли, а теперь у нее появился удобный предлог. Ральф всегда строил свою систему защиты на поведении Молли: он, как мог, убеждал Дину, что под дикой прической и боевой раскраской таится милое дитя. Так вот, рассыпалась его система защиты.

Молли встает на четвереньки, откидывает вышитый краешек покрывала и вытаскивает две большие дорожные сумки – Ральф купил их ей на распродаже в «Л. Л. Бин»-овском аутлете в Элсворте (на красной вышито «Брейден», на оранжевой в яркий цветочек – «Эшли»: почему на них никто не клюнул – из-за расцветки или из-за этих дурацких имен, выведенных белой ниткой, – Молли неведомо). Открывает верхний ящик комода – и тут телефон начинает выбивать под одеялом дробь, а потом жестяным голосом вызванивает «Импакто» Дэдди Янки. «Чтоб ты знала, что это я, и взяла, блин, трубку», – сказал Джек, когда купил ей этот рингтон.

– Ола, ми амиго[3], – говорит она, наконец отыскав телефон.

– Салют, как жизнь, чика?[4]

– Так себе. Дина не в духе.

– Правда?

– Правда. Дело серьезно.

– Насколько серьезно?

– Ну, похоже, меня отсюда вот-вот вышибут.

Она чувствует, как перехватывает дыхание. Ей самой удивительно – ведь уже и не упомнишь, сколько раз это случалось раньше, в разных вариациях.

– Да не, – говорит он. – Не думаю.

– Угу, – возражает она, вытягивая из ящика стопку носков и трусов и закидывая их в «Брейдена». – Они прямо сейчас об этом и говорят.

– Но тебе же присудили сколько-то часов общественных работ.

– Не сложится. – Она достает ожерелье с брелоками, кучкой лежащее в ящике на самом верху, перекатывает золотую цепочку между пальцами, пытаясь ослабить узел. – Дина говорит – меня никто не возьмет. Я не заслуживаю доверия. – Узел расходится под большим пальцем, она тянет концы в разные стороны. – Да ладно. Говорят, в тюрьме для подростков не так уж плохо. И всего-то несколько месяцев.

– Но… ты же не крала эту книгу.

Зажав телефон между ухом и шеей, она надевает цепочку, нашаривает застежку, смотрит в зеркало над комодом. Черная тушь под глазами размазана – ну чистый футболист.

– Я ведь прав, Молли?

Дело в том, что – книгу она действительно украла. Вернее, попыталась. Свой любимый роман, «Джейн Эйр», – ей очень хотелось собственный экземпляр, в полное свое распоряжение. В магазине Шермана в Бар-Харборе книжки не было, а попросить продавца заказать ее специально она не решилась. Через интернет не купишь – Дина ни за что не дала бы ей номер своей кредитки. А ей никогда ничего не хотелось так сильно. (Ну, вернее… уже давно не хотелось.) И вот стоит она на коленях в библиотеке перед узкими стеллажами с художественной литературой, а на полке прямо перед ней – три экземпляра романа, два в мягкой обложке, один – в твердой. Экземпляр в твердой обложке она уже брала дважды на свой абонемент. А сейчас сняла с полки все три томика, взвесила на руке. Поставила тот, что в твердом переплете, на место – рядом с «Кодом да Винчи». Бумажную обложку, ту, что поновее, тоже потом вернула на полку.