Поезд пришел на Тумнин - [8]

Заметив мое удивление, Николай Павлович серьезно добавляет:

— Поговорите с Сидором Ивановичем Акункой, он вам расскажет, как было дело.

Чем выше дорога уходила в горы, тем она становилась у́же и наконец превратилась в тропинку, которая потом вовсе затерялась в зарослях. Линия железной дороги шла по самой кромке обрыва, параллельно горной тропе, и нужно было оглядываться по сторонам, прижиматься к сопкам: поезд на полном ходу мог неожиданно выскочить из-за поворота.

— До вас учителя здесь были? — спросил я Николая Павловича, когда мы остановились у обрыва, над рекой, которая петляла возле каменного подножия хребта.

— Конечно, были. Но как только кончался договор, они уезжали, не закончив, я бы сказал, начатого дела. Когда мы приехали с Валентиной Федоровной, в Уське было всего несколько старых избушек с высокими деревянными трубами. В такой же избушке из двух комнат ютилась и наша школа. Не было тогда ни клуба, ни почты, ни сберегательной кассы. Один только сельский совет. Школу посещало двадцать детей. Взрослое население было сплошь неграмотным.

Николай Павлович срывает несколько розовых пионов, приютившихся под кустами жимолости, и складывает в букетик.

— Может быть, ошибкой наших предшественников-учителей было то, что они слишком узко понимали свою роль в условиях далекого стойбища. Преподать детишкам урок арифметики или русского языка — это ведь еще слишком мало. Наших уроков ждали все орочи. И примера нашего ждали. Они смотрели на русских людей как на посланников партии и советской власти, которые должны заняться судьбой народа и помочь ему встать на путь новой жизни. Слово «учитель» орочи понимали в широком смысле... Не все, конечно, шло у нас гладко. Новое само не приходит!

— Ученые называют орочей «этнографической группой», — продолжает он. — Действительно, их очень мало. Я, кажется, уже говорил — триста человек. Но «группа»-то состоит из живых, советских людей. Они очень отстали в своем развитии. Это верно. Партия требовала от нас помочь лесным жителям шагнуть от родового строя в социализм. И шагнули дорогие мои орочи. Широко шагнули.

Николай Павлович увлекся рассказом.

— Советское государство тратит ежегодно огромные суммы на развитие культуры у орочей. Оно дает им все, что нужно для нормальной, счастливой жизни. Маленький народ, но и он уже многое сделал для страны. План добычи рыбы колхоз в этом году выполнил на двести процентов. На сотни тысяч рублей сдано ценной пушнины. Доход колхоза «Ороч» достиг почти семисот тысяч рублей. В будущем году колхоз станет миллионером. Нам уже тесно в этой долинке. Орочи замышляют перейти на новое место, более просторное. Они хотят построить новый поселок с удобными, красивыми домами, с более мощной, чем теперешняя, электростанцией, с кинотеатром, новым клубом, новой больницей, новой школой-десятилеткой. Вы скажете — мечта! Нет, это живая действительность. Мы уже наметили место. Вон там. На той стороне Тумнина, — Широким жестом Николай Павлович показал на противоположный берег реки, где в знойной, синеватой дымке стояли изогнутой цепью лесистые сопки.

Заметив под другим кустом жимолости новое семейство розовых и желтых пионов, он тащит меня туда. Мы рвем цветы. Учитель обращает мое внимание на то, что пионы не пахнут, как, впрочем, не пахнут все таежные цветы.

Открытое, с крупными, выразительными чертами и с крепким загаром лицо Николая Павловича озарено улыбкой. Голубые глаза глядят с легкой усмешкой и излучают такую доброту, что легко представляешь себе весь характер этого человека. Голос Николая Павловича спокойный, негромкий и, вместе с тем, звучный. На непокрытой голове учителя ветер шевелит русые волосы, в них нет ни единой сединки, хотя ему уже за пятьдесят.

Высоко в небе парит горный орел. Полет его величественно спокоен. Покружившись в чистой лазури, орел начинает плавно спускаться. Он садится на скалистую вершину сопки, оглядывается по сторонам и исчезает за каменным гребнем.

Мы не успеваем отойти от обрыва, как орел снова взлетает. Кругами набрав высоту, он останавливается в небе — ждет. Ждет орлят, которые поднимаются с того же гребня. Возможно, что это был их первый большой вылет. В воздухе они держались еще не очень уверенно.

Мы не заметили, как быстро шло время. Я взглянул на часы: семь. Переместились тени на склонах гор.

— Пора возвращаться. Пойдемте-ка обедать, — предлагает Николай Павлович. Мы идем обратно, собрав большие букеты таежных цветов, в том числе и багульника, чтобы зажечь его дома.

— Вы говорили о проводниках Арсеньева. Где их можно повидать? — спросил я по дороге.

— Один на рыбалке, в Датту, а Тихон Иванович Акунка лежит в больнице. Я вас познакомлю с ним непременно. — Николай Павлович смеется. — Понимаете, убил сохатого. Захотелось ему сырой печенки поесть. Давно, говорит, не ел. Потом, как водится, выпил воды из родничка. Вот и схватило беднягу. Попало ему за это от нашего парторга. Там же в больнице парторг сделал внушение Тихону Ивановичу, пригрозил даже взысканием.

— Разве Тихон Иванович член партии?

— Да. И работник неплохой. В прошлую весну, во время наводнения, проявил большую находчивость и мужество. Сумел организовать вывозку колхозного скота.