Поезд на Иерусалим - [3]

Вот и правильно, что не позвонил. Кажется, ему и так неплохо.

Темнота перед глазами понемногу рассеялась, и Семён увидел, что окно неплотно зашторено. Уже утро? Он неприязненно заморгал на просочившийся в его берлогу свет. Этот непрошеный гость беспардонно выхватывал из закоулков весь накопившийся хлам: в основном жестяные банки и бутылки, пакеты от быстрой лапши, чеки. Мятые салфетки. Их было особенно стыдно покупать, даже хуже, чем постоянно одну и ту же самую дешёвую лапшу. Слишком уж быстро они расходились, бессменная кассирша из магазинчика на углу не могла этого не заметить, не объяснишь же ей, что он даже No Nut November прошёл до третьей недели, это просто руки потеют, всё дело в том, что он слишком много потеет, поэтому без салфеток никак…

Оконному свету было всё равно. Он так же беспощадно и бесстрастно растворял собой привычную темноту комнаты. Чёрный монитор стал матовым, его синий огонёк еле виднелся.

Семён встал и подошёл к окну, чтобы задёрнуть штору поплотнее. Двигаться было непривычно легко, как в осознанном сне.

"Странно. Не на первом же этаже живу, а трава до подоконника вымахала". Лето?

Мир снаружи был одет зеленью и умыт солнцем. Изношенные дома, трубы промзоны – все исчезло, как будто растаяло под этим теплом. Лишь стена дома напротив сохранилась, вросла в землю по самый мурал: рыжеватая плитка складывалась в грубоватый контур ангела с воздетыми руками. Семён попытался вспомнить, всегда ли на доме советской постройки изображался ангел, вроде бы что-то другое, и на каком этаже, в конце концов, он всегда жил… но так было даже лучше. Свет играл на блестящей плитке крыльев, хотя палящего солнечного диска не было видно, и Семён понял, что мир стал именно таким, как надо. В нём не осталось ничего, что причинило бы ему боль, и даже свет был так мягок, что не резал привыкшие к полумраку глаза. Да, по такой улице с таким домом он бы гулял хоть целую вечность! По-настоящему, а не вынужденной пробежкой до магазина: потупившись в асфальт, закутавшись в размышления, щурясь слезящимися глазами на светофор и снова опуская взгляд, проходя к кассе…

"А что мне мешает?"

Вдохнуть свежий воздух, ощутить его кожей, впустить в себя то ликование, с которым блики прижимались к ангельским рукам…

Семён оглянулся на комнату. Маячок монитора зазывно мигал.

"Навечно покинуть своё сычиное гнездо… Это как же, без интернета-то? Любимые разделы на дваче, ответы в треды, годнота в чатиках…"

Семён снова выглянул наружу. Радостный мир никуда не исчез. От его простой красоты что-то внутри у Семёна протестующие завозилось: так несовместима она была с воспоминанием о ежедневных маленьких удовольствиях.

"Это же шанс, который бывает только раз. Надо решаться. Вдруг опять нормисы набегут и испортят даже такое чудо. Хоть надышусь вдоволь."

Нормисами в представлении Семёна назывались бесчувственные поверхностные обыватели.

"Да. Надо решаться. Сейчас только проверю, что отписали за ночь."

И Семён задёрнул штору, чтобы лучше видеть монитор.

Уютный гул компьютера был сегодня даже громче обычного. В его треде, где вчера он жаловался на сердце, и правда было много ответов. Странно, что его не смыло… Семён покопался в глубине каталога и не нашёл ему конца. Выходит, треды теперь не удаляются? Он попробовал найти нить с видеонарезками месячной давности – тогда он не сохранил один клипец и жалел ужасно. Есть!

Вот это да! Теперь за пределы двача можно даже не выходить, тонны контента и на всё можно отвечать, спорить, одобрять, троллить и попадать под троллинг, вертеться от обиды на стуле, как на сковородке, наливать безликому собеседнику виртуального чаю, играть в "захват карты" и задавать оленю-предсказателю вопросы с подвохом… Всё то же самое, что и раньше, но в огромных, бесконечных объёмах… Накал эмоций привычно обжигал Семёна, когда он отписывал в одно обсуждение за другим, одновременно проглядывая одно смешное видео за другим, или не смешное, если попадался "тёмный" тред – их тоже никто не удалял. Веселье, испуг, отвращение, злость, веселье – Семён раскачивался, как на качелях. Гудел и вибрировал системник, а может, то дрожал он сам, ощущая всё острее, чем обычно.

"И-я, и-я, всё неважно, а я просто мусор" – пел на японском неоновый персонаж, пританцовывая. Это было смешно и круто, нелепые движения со страдальческим лицом среди знакомых символов-отсылок. "Почему бы не быть бессмыслицей до конца своей жизни, неважно?" Нарисованный плоский человечек, размахивая руками, кричал о том, что было близко каждому хикии: бесполезность и стыд посреди смайликов и котиков, горечь и развлечение в едином сладком коктейле. Семён, словно пьяный, подпевал и хихикал, потому что это всё было про него, смешного и жалкого. Он смеялся взахлёб и не мог остановиться, как в тот день, когда его впервые и назвали полудурком. Смех щекотался внутри до боли, разрывал его на части, гудел и жёгся, и вдруг Семён понял, что на этот раз распадается совсем, догорает до пепла.

Он задрыгал ногами, как лягушка, и пнул системник. Тот перевернулся, дёрнул шнур питания – монитор погас. Задыхаясь, с текущими по лицу слезами, Семён свалился со стула и пополз к окну, давясь пылью и колючими крошками.