Поезд-беглец - [3]

«Вы все падаль. Вы прячете свои шкуры в темноте и гавкаете, как последние трусы. Так и быть, я скажу вам, где должны сидеть ваши задницы. Выше всего — Господь Бог, затем — Хозяин тюрьмы, затем — мои охранники, затем — псы, которые воют, сидя в своей конуре, и после них — вы, человеческие отбросы. Не способные приносить пользу ни себе, ни кому бы то ни было еще». Я сумел заткнуть пасть этим сволочам. Я поставил их на место. Я — Хозяин тюрьмы строгого режима в Стоунхэвне, штаг Аляска, США.

МЭННИ

Наконец-то. Три года вонючего карцера, а теперь — блаженство. Глоток свежего морозного воздуха. Сбросить бы с плеча этот матрас прямо на снег и растянуться, расправить косточки. Три года мерить клетку: четыре шага в длину, два — в ширину. Мерзость. Мерзость! А эти, вокруг меня, только и могут шептать за моей спиной: «Видал? Вот это мужик! Настоящий мужик!» Среди этого стада нет почти ни одного человека, который хоть что-то понимал бы в нашей дерьмовой жизни. Почти ни одного! Кроме Джоны. А вот и он.

— Привет, Мэнни! Добро пожаловать домой, малыш! Ведь я же — твой дом, не правда ли?

В самую точку Джона попал. Ты и есть мой дом. Ближе тебя никого у меня нет. Дай-ка я обниму тебя… А это кто еще к нам примазывается? Вприпрыжку, как боксер, подбирается. Пижон, очки черные нацепил на нос. Фрайер тухлый!

— Ничего не вижу. Эй, Мэнни… Это он мне?

— Держи, приятель, это мой подарок тебе.

Джона не гонит его прочь. Так и быть, потерплю и я. Примерим эти чертовы очки. Пусть глаза отдохнут. С непривычки-то, после полутьмы в карцере, на ярком солнце трудновато.

— Пошли, ребята. А то, кажется, уже закрывают.

— Эй, приятель, дай-ка я это понесу. Мэпни, дай мне свой матрасик.

Ну, пусть несет, черт с ним, от меня не убудет.

— Джона, что-нибудь интересное было здесь за последние три года?

— Да ты же обо всем знаешь, браток. Я был на воле, отдышаться не успел, получил свежачок — еще тридцать лет.

— Как же это тебе удалось без меня, старина?

— Да просто мне не удавалось прожить без денег, браток.

— А ты никогда не умел грабить банки, Джона. Но ты не расстраивайся. Я вытащу тебя отсюда.

— Но только не этой зимой. Все равно у тебя ничего не выйдет.

— У меня не выйдет? Джона, о чем ты говоришь?.. Послушай, приятель, что за дела…

Этот фрайер уже порядком надоел мне. Что он лезет везде? Чего ему надо от меня? Чем же он Джону-то околдовал?

Мэнни, успокойся. Это симпатичный молодой человек. Всего-навсего. И кроме того… он возит тележку с бельем в прачечную и обратно. Добро пожаловать домой, братишка!

Спасибо тебе, Джона, на добром слове. Утро вечера мудренее. Разберемся мы с этим парнишкой, когда время придет. Я тебе верю, Джона. У тебя была возможность изучить этого Бака Логана. Может, и мне представится случай проверить его на стойкость.

Ночь я проспал как убитый. А на следующий день ребята ловили кайф. Мне-то их увлечение боксерскими драками до лампочки, но пусть тешатся, если им нравится. Бак на ринге словно жеребец гарцует. Я-то вижу: он передо мной выпендривается. Вот, мол, я и так могу, и эдак. Вот какой я молодой, здоровый, крепкий… Сосунок, как будто выживают в этом мире молодые да здоровые. Выживает тот, чья ненависть сильнее! Священники придумали все это дерьмо: любовь, доброта, смирение, терпение. Ненависть — единственное, на чем держится весь этот мир. Вот они орут во всю глотку: «Сделай его, Бак! Сделай его! Дай ему! Добей этого сукина сына. Бак!» — и вроде как за него болеют, а дай им пару кусков в лапу, а то и просто напои как следует, и любой из них всадит этому Баку перышко под ребрышко. Причем с удовольствием. Но паренек, конечно, честолюбив. Неплохо он отправил в нокдаун своего противника, очень неплохо! Джона, кажется, того же мнения:

— Малыш умеет драться.

Как бы Джона его не перехвалил…

— Да ладно тебе, Джона. Цена этому поединку — две дохлые мухи, которые перед тобой на ринге ползают.

— Послушай, Мэнни, тебе не кажется, что ты стал чересчур придирчиво к людям относиться? Пойду-ка я, братан, отолью. Идем, я угощаю, а то смотри, как бы не лопнуть тебе от злости.

Тут он задрал голову вверх, туда, где крест-накрест сходились две линии зарешеченного коридора — настила, проходящего над спортзалом:

— Эй, начальник! Ты хоть бы следил за этим парнем получше. А то он меня уже за задницу щиплет, я отбиваться устал. По-моему, ты его слишком долго в карцере держал. Слышь, Рэнкен?

А я как-то в своих размышлениях да за болтовней не заметил, когда наверху Рэнкен появился. Вид у него что-то подозрительно странный. Да и каким ветром его сюда занесло?! Он в жизни не ходил смотреть боксерские матчи. А следующий раунд как раз и начался. Бак с первой же секунды разошелся не на шутку. Его противник, ухе, наверное, без сознания был, мешок мешком стоял, а Бак с такой скоростью бил по нему, что не давал опуститься на пол. Тренер Бака, брызгая слюной, орал своему подопечному: «Убей эту тварь! Убей его! Прикончи!» И только один негр-гомик вдруг закричал: «Да что ж ты, гад, делаешь?» И тогда Бак нанес короткий резкий удар, будто точку поставил, и замер неожиданно для всех. Застыл, не шелохнувшись. Толпа вокруг ринга ревела, неистовствовала, и в этом гамме потонули слова рефери: «Победу во втором полусреднем… чемпион… Бак Логан…» Я снова поднял голову и столкнулся взглядом с Рэнкеном. Он ошибся. Он не должен был отводить глаза. Он не должен был переводить взгляд куда-то за мою спину. Он перевел — и я обернулся. Все, что я успел увидеть в это мгновенье, — нож, лезвие которого неслось на меня со скоростью пули, чтобы воткнуться мне под лопатку…