Поэтика. История литературы. Кино. - [155]
Кажется, одно из этих mots Тютчева мы слышим в мюнхенских страницах Гейне. В самом конце статьи о "Немецкой литературе" Вольфганга Менцеля, после упоминания (кстати, почти внезапного, предыдущим не вызванного) о России, говоря о молодом и старом Гете, Гейне замечает: "Очень метко сравнил один остроумный иностранец нашего Гете со старым разбойничьим атаманом, который отказался от ремесла, ведет честную обывательскую жизнь среди уважаемых лиц провинциального городка, старается исполнять до мельчайших подробностей все филистерские добродетели и приходит в мучительное смущение, если случайно с ним встречается какой-нибудь беспутный парень из Калабрийских лесов и хочет напомнить старые товарищеские отношения". [Н. Heines samtliche Werke, Bd. VII, S. 256.]
Остроумных иностранцев, кроме Тютчева, в Мюнхене Гейне не знал, вопрос о Гете, оживленно дебатировавшийся тогда в немецкой литературе и занимавший Гейне, конечно, мог быть предметом разговоров у Тютчевых. Да и сама острота по композиции сильно напоминает тютчевскую, например следующую: "Некто очень светский был по службе своей близок к министру, далеко не светскому. Вследствие положения своего, обязан он был являться иногда на обеды и вечеринки его. "Что же он там делает?" — спрашивают Ф. И. Тютчева. — "Ведет себя очень прилично, — отвечает он, — как маркиз-помещик в старых французских оперетках, когда случается попасть ему на деревенский праздник, он ко всем благоприветлив, каждому скажет любезное ласковое слово, а там при первом удобном случае сделает пируэт и исчезнет". [Ф. И. Тютчев. Полн. собр. соч. Изд. 6-е, испр. и доп. СПб., 1912, стр. 601.] В подобного рода остротах вовсе нет элемента Witz — игры словами, понятиями, внезапности оксюморных сопоставлений и т. д. Они, собственно, представляют небольшие рассказцы, остроумные тонкой наблюдательностью к жестам и мимике. Тютчев знал и другое остроумие — каламбурное; оба эти вида «тютчевианы» восходят к сатире XVIII века. Тон беседам и всему тютчевскому салону давала хозяйка Нелли Тютчева и ее сестра. В их красоте было нечто болезненное; Ботмеры все плохо кончали, были странными, капризными людьми; "для писателя романов в этом семействе можно было найти довольно материалов занимательных". [Из дневников и записной книжки графа П. X. Граббе, "Русский архив", 1889, т. III, № 9, стр. 680.]
Нелли Тютчева даже на нелюдима Петра Киреевского, "мюнхенского медвежонка", произвела сильное впечатление; он дает ей уроки русского языка, и мать его поддразнивает «сен-прейством»; по горячности его оправданий можно подумать, что, пожалуй, до «сен-прейства» было недалеко.
Из дам, бывающих у Тютчева по вечерам, одну мы можем назвать — ей Гейне кланяется в письме к Тютчеву: это баронесса Амалия фон Крюднер, урожденная Лерхенфельд; Гейне шутливо ее зовет госпожа фон Вулкан, урожденная Медицейская, Frau deeharseuse d'affaires[908].
Тютчевский салон принял живое участие в судьбе Гейне; здесь он встречался с Шенком, быть может здесь виделся и с Шеллингом. Не получая писем от Шенка, Гейне из Флоренции пишет Тютчеву письмо[909], из которого явствует, что Тютчев был вполне осведомлен в гейневском деле и играл в нем активную роль. Письмо написано в обычном для Гейне «ребячески-доверчивом» тоне, но тон этот — старшего друга. Гейне, по-видимому, совершенно уверен, что "милый Тютчев" сразу исполнит его поручения — тотчас передаст Шенку вложенное для него письмо и "употребит свои дипломатические таланты, чтобы выведать у Шенка состояние дел, не подав в то же время виду, что об этом просит сам Гейне". При этом Гейне обнаруживает и степень знакомства с Тютчевым. Он так объясняет в письме молчание Шенка: "Тысячи причин могут быть поводом к его молчанию, но так как он поэт, то я подозреваю, что это лень, та лень духа, которая так злостно к нам пристает, когда мы должны писать своим друзьям. Это замечание относится и к вам". [Н. Heines Briefwechsel, Bd. I, S. 529–531.] По-видимому, Гейне знает, что его друг — поэт и, быть может, успел подметить черту действительно для Тютчева характерную — "лень духа" и отвращение от переписки. Гейне делает запросто Тютчеву кой какие распоряжения относительно пересылки ему корреспонденции, передает привет Линднеру. "Мой поклон госпоже Тютчевой; она отличная женщина. Я ее очень люблю, и этим все сказано". Так же фамильярно он кланяется и "милейшей сестре" Тютчева (т. е. графине Ботмер) и тетке.
Отношения Гейне к Тютчеву, разумеется, иного измерения. Тютчев был для него дилетантом, русским дипломатом и политиком, но не сколько-нибудь заметной поэтической величиной. Зато отношения к тютчевскому кружку отразились в его поэзии.
