Поэтическое искусство Мандельштама - [15]

Частые повторения на протяжении стихотворения тех же самых слов или слов от одного корня, иногда довольно близко друг от друга («Соломинка I», «Сестры — тяжесть и неясность — одинаковы ваши приметы»), но чаще на некотором отдалении («1 января 1924», Грифельная ода) бесспорно играют большую роль в фонике Мандельштама. Также бесспорна и роль этих повторов в ритмике: они создают дополнительное семантико-ритмическое деление стихотворения, не совпадающее ни со стихом, ни со строфой, ни даже с синтаксическим ритмом внутри стиха или строфы. Но основное значение этих повторов относится к области образности, и к этому вопросу мы еще вернемся ниже.

V. Глагол — существительное — эпитет

Синтаксический анализ предложений, из которых состоят стихотворения Мандельштама, показывает, что в них мало обстоятельственных слов, выраженных наречиями. Это не случайное явление. В статье «Заметки о Шенье» Мандельштам пишет: «Распределение времени по желобам глагола, существительного и эпитета составляет автономную внутреннюю жизнь александрийского стиха, регулирует его дыхание, его напряженность и насыщенность. При этом происходит как бы «борьба за время» между элементами стиха, причем каждый из них подобно губке старается впитать в себя возможно большее количество времени, встречаясь в этом стремлении с притязаниями прочих. Триада существительного, глагола и эпитета… не есть нечто незыблемое, потому что они впитывают в себя чужое содержание и нередко глагол является со значением и весом существительного, эпитет со значением действия, т. е. глагола, и т. д.»[107] Сказанное Мандельштамом об александрийском стихе Шенье в значительной степени действительно для всей его собственной поэзии, в которой эпитет-определение тоже сильно выдвигается на передний план и как бы равноправен с главными членами предложения. Рассмотрим жизнь этой триады у Мандельштама, чтобы таким образом подойти к проблемам его лексики и синтаксиса.

Особенно своеобразна судьба глаголов. Ранний Мандельштам избегает их. Это особенно заметно в первых стихотворениях «Камня» с его обращениями, разрастающимися в целые четверостишия («Сусальным золотом горят»,[108] второе четверостишие), с длинными назывными предложениями («Невыразимая печаль»,[109] последнее четверостишие), безглагольными сказуемыми, с его целым стихотворением без единого глагола («Нежнее нежного»[110]). В одних стихотворениях этого цикла действие ускользает в эпитет-причастие:

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа[111]

или

Мной установленные лары.[112]

В других стихотворениях действие скрывается в существительных:

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.[113]

Когда же в ранней поэзии Мандельштама, наконец, появляется глагол, то основная его сущность, действие, оказывается предельно ослабленной. Глагол часто выступает в неопределенной форме, что или говорит не о собственно действии, а только о возможности его, или придает действию абстрактный характер:

Только детские книги читать,

Только детские думы лелеять,

Все большое далеко развеять,

От глубокой печали восстать.[114]

В других случаях глагол выступает в виде повелительного наклонения, сообщая только о желательности действия, а не о его совершении:

О пальцы гибкие, начните

Очаровательный урок![115]

Вопросительная форма, страдательный залог — можно было бы перечислить по пунктам все богатство форм русского глагола для того, чтобы показать, какими способами ранний Мандельштам избегает употребления личной формы действительного залога изъявительного наклонения: к ней он прибегает только, когда она абсолютно необходима, и тогда охотнее к будущему или прошедшему, чем к настоящему времени. Глагольным сказуемым Мандельштама часто сопутствует отрицание, не только обычное, показывающее, что действие не совершилось, но и (типично мандельштамовский прием) подтверждение одного действия через отрицание другого:

Мы никому не помешали,

Мы не будили спящих слуг[116]

или

Сегодня ночью, не солгу.[117]

Но даже тогда, когда при глагольном сказуемом нет ни отрицания, ни вопроса, элемент действия в нем ослаблен если не грамматическими, то лексическими средствами. Глаголы, выражающие состояние, чувство, восприятие, у Мандельштама гораздо многочисленнее, чем глаголы-действия, а из действий он обычно выбирает непроизвольные или связанные с наименьшим проявлением инициативы. Когда же, как бы после преодоления ряда препятствий, в ткань стиха, наконец, проникают глаголы, выражающие активное действие, то они распределяются между силами и явлениями природы, героями эпоса, предметами и отвлеченными понятиями так, что на долю лирического героя их почти не остается. Рассмотрим здесь глаголы из трех наугад взятых ранних стихотворений со словами, к которым они относятся. В стихотворении «Как кони медленно ступают»[118] «кони ступают» — активное, замедленное действие, к лирическому герою не относится; «люди, верно, знают» — процесс находится под сомнением; «везут» — активное действие не лирического героя; «я вверяюсь» — процесс на грани действия и состояния; «я спать хочу» — состояние; «подбросило» — безличный оборот; во всем последнем четверостишии нет глаголов. В стихотворении «Казино»