— Оскорбили моего друга, здесь мне нечего делать.
А дома за кофе он подсел ко мне и спросил по-немецки с грустно-доверительной интонацией:
— Вы любите поэзию?
— Очень!
— Вы правду говорите?
— Конечно. — Меня удивило, что он придает этому значение. — Я люблю поэзию больше прозы.
— А знаете, — сказал он застенчиво, — я пишу стихи.
— И печатаетесь?
— Зачем?.. Но для друзей я издал небольшой сборник. Всего сто экземпляров, впрочем, и это куда больше, чем нужно. Разве бывает у человека сто друзей? Даже если причислить к друзьям всех бедных родственников.
Он вышел из комнаты и вернулся с папкой в руках. Стихи не были сброшюрованы: отпечатанные на отдельных листах изумительной, плотной и нежной, как сафьян, будто дышащей бумаги не типографскими литерами, а рисованными буквами, они были вложены в строго оформленную папку. Меня трудно удивить полиграфическими чудесами, я видел старинные издания Библии, молитвенники королей, монографию о Босхе семнадцатого века в переплете из свиной кожи, с золотыми застежками, и все же я был потрясен. Расточительная щедрость издания была обуздана безукоризненным вкусом.
Он писал маленькие стихотворения — четверостишия и восьмистишия, каждое напечатано на отдельном листе.
— Великолепно! — восхитился я от души…
— Подарить вам?
— Спасибо. Жаль, я не читаю по-итальянски.
— Хотите послушать коротенькое стихотворение по-немецки? Оно сложилось, пока мы ужинали.
Как разительно меняет человека прикосновенность к проклятому и благословенному делу литературы! Куда девался пресыщенный, равнодушный хозяин жизни? Из-за очков струился мягкий, молящий свет коричневых беспомощных глаз. А что ему до меня — случайного захожего человека, которого он больше не увидит, к тому же глухого к итальянскому звучанию стихов? Но мы принадлежим к одному братству боли, и сейчас я был важнее для него всех друзей и всех бедных родственников.
Он прочел коротенькое стихотворение, набросанное на бумажной салфетке.
— Хотите знать, как это звучит по-русски? — спросил я.
— Я все равно не пойму.
— У вас же ухо поэта.
Слова, слова,
Всего-то лишь слова…
Но — высшая вам честь!
Все тлен и суета,
Вы — есть.
— И это стихи?
— Я не умею переводить, стихи получились сами собой.
— И смысл есть?
— Да. Очень неожиданный для владельца фабрики.
— Как она мне надоела! Вот единственное, для чего стоит жить. — Он что-то размашисто написал на титульном листе своего сборника и подвинул папку ко мне. — Я несчастен, видит бог… — Беспомощный взгляд коричневых глаз за очками приметно потвердел. — Но без фабрики я был бы еще несчастнее.
