Растет, растет его волненье,
…отчего
Уже туманное виденье
В ночи́ преследует его,
Он виснет над туманной бездной,
И в пропасть падает во сне.
Ему призывы тверди звездной
В ночной понятны тишине,
Его манят заката розы,
Его восторгу нет конца,
Когда… грозы…
И под палящим солнцем дня
…на коня,
Высокий белый конь, почуя
Прикосновение хлыста,
Уже волнуясь и танцуя,
Его выносит в ворота.
Стремян поскрипывают…
Позвякивают удила,
Встречает жадными глазами
Мир, зримый с высоты седла.
Пропадая на целые дни – до заката, он очерчивает все бóльшие и бóльшие круги вокруг родной усадьбы. Все новые долины, болота и рощи, за болотами опять холмы, и со всех холмов, то в большем, то в меньшем удалении – высокая ель на гумне и шатер серебристого тополя над домом.
Он проезжает деревни, сначала ближние, потом – незнакомые. Молодухи и девки у колодца. Зачерпнула воды, наклонилась, надевает ведра на коромысло, слышит топот коня, заслонилась от солнца, взглянула и засмеялась – блеснули глаза и зубы – и отвернулась, и пошла плавно прочь. Он смотрит вслед, как она качает стан, и долго ничего не видит, кроме этих смеющихся зубов, и поднимает лошадь в галоп. Она переходит в карьер, он летит без оглядки, солнце палит, и ветер свистит в ушах, уже вся деревня промелькнула мимо – последние сараи, конопля, поля ржаные, голубые полоски льна, – опять перелесок, он остановил лошадь, она пошла шагом, тень, колеи, корни, из-за стволов старых смотрит большая заросль белой серебрянки, как дым, как видение.
Долго он объезжал окрестные холмы и поля, и уже давно его внимание было привлечено зубчатой полосой леса на гребне холма на горизонте. Под этой полосой, на крутом спуске с холма, лежала деревня. Он поехал туда весной, и уже солнце было на закате, когда он въехал в старую березовую рощу под холмом. Косые лучи заката – облака окрасились в пурпур, видение средневековой твердыни. Он минует деревню и подъезжает к лесу, едет шагом мимо него; вдруг – дорожка в лесу, он сворачивает, заставляя лошадь перепрыгнуть через канаву, за сыростью и мраком виден новый просвет, он выезжает на поляну, перед ним открывается новая необъятная незнакомая даль, а сбоку – фруктовый сад. Розовая девушка, лепестки яблони – он перестает быть мальчиком.
Январь и май – июль 1921
4. ‹Наброски окончания третьей главы›
Так у решотки сада длинной
Стоит и мерзнет мой герой…
Все строже, громче вьюги вой
Над этой площадью пустынной,
Встает метель, идет метель,
Взрывает снежную постель,
И в нем тоску сменяет нега,
В его глазах стоит туман,
И столбики и струйки снега
(Вдруг) разрастаются в буран,
Свист меж нагих кустов садовых,
Железный гром с далеких крыш,
И сладость чувств – летишь, летишь
В объятьях холода свинцовых…
Вдруг – бешеная голова
Коня с косматой белой гривой,
И седоусый, горделивый
Пан, разметавший рукава,
Как два крыла над непогодой
[Он шпорит дикого коня,
Его глаза, как угли, алы]
…свободой.
Из-под копыт, уж занесенных
Над обреченной головой,
Из-под удил коня вспененных,
Из снежной тучи буревой
Встает виденье девы юной,
Все – … все – нежность, все – призыв,
И голос, точно рокот струнный.
Простая девушка пред ним…
Как называть тебя? – Мария.
Откуда родом ты? – С Карпат.
– Мне жить надоело. – Я тебя не оставлю. Ты умрешь со мной. Ты одинок? – Да, одинок. – Я зарою тебя там, где никто не узнает и поставлю крест, и весной над тобой расцветет клевер.
– Мария, нежная Мария,
Мне жизнь постыла и пуста!
Зачем змеятся молодые
И нежные твои уста?
Какою… думой…
– Будь веселей, мой гость угрюмый,
Тоска минует без следа.
Твоя тоска… пройдет.
– Где мы? – Мы далеко, в предместьи,
Здесь нет почти жилых домов.
Скажи, ты думал о невесте?
– Нет, у меня невесты нет.
– Скажи, ты о жене скучаешь?
– Нет, нет, Мария, не о ней.
Она с улыбкой открывает
Ему объятия свои,
И все, что было, отступает
И исчезает (в забытьи).
И он умирает в ее объятиях. Все неясные порывы, невоплощенные мысли, воля к подвигу, [никогда] не совершенному, растворяется на груди этой женщины.
Мария, нежная Мария,
Мне пусто, мне постыло жить!
Я не свершил того…
Того, что должен был свершить.
Май – июль 1921
