Поединок. Выпуск 13 - [2]

— Крумин требует.

Ловко вытянув одной рукой громадное ведро и поставив его на край колодца, Хамит приказал:

— Лей! — и нагнулся. Кряхтя и отдуваясь, мальчишечка наклонил ведро, тугое прозрачное полотнище воды упало на спину Хамита, а брызги разлетелись в стороны. Стирая шальные капли с лица, красноармеец сообщил изумленно:

— Холодная, зараза! Ну, прямо лед!

Крумин стоял у окна и наблюдал, как хорошим армейским шагом пересекал улицу Хамит. Улица была пустынна и повседневна. А Хамит, как всегда, праздничен: в начищенных сапогах, в щегольски замятой фуражке, в гимнастерке с разговорами, стянутый новой портупеей с кобурой.

Крумин аккуратно, двумя пальцами, снял пенсне с толстыми стеклами, жестко растер веки и глазные яблоки, водрузил пенсне на место, с близоруким удивлением глянул на Хамита и спросил:

— Сколько тебе лет, Хамит?

— Двадцать два, начальник.

— А в вагонах смерти атамана Анненкова был совсем мальчик.

— Я старался быть мужчиной.

— Ты им стал, парень. Жаль только, что времени на твою юность не хватило.

— Мы спешили, Ян Тенисович. У нас слишком много дел. Мне некогда праздновать юность.

— Когда ты улыбался в последний раз?

— Я не помню.

— Ну, а когда ты плакал в последний раз?

Хамит немигающе смотрел в глаза Крумину, вспоминая:

— В пятнадцать лет. Меня сбросил необъезженный конь, и я заплакал.

— Ты плакал от боли?

— Я плакал от досады на себя.

Крумин встал и вновь подошел к окну. Опять была улица, пустынная, мирная, будничная. Не оборачиваясь, Крумин сказал:

— Инструктор исполкома Сейсембаев плакал, вымаливая жизнь у бандита Кудре.

Теперь и Хамит встал. Спросил с жестокой надеждой:

— Кудре застрелил его?

— Это было в юрте хромого Акана. Бандит пожалел старика и не нарушил законы гостеприимства.

— Ты расстреляешь Сейсембаева? — желая, чтобы было так, поинтересовался Хамит.

— Ты жесток.

— Сейсембаев в степи — советская власть. А советская власть не может быть трусливой.

— Как все просто для тебя, Хамит! И как все непросто.

Крумин вернулся к столу, выдвинул ящик, достал кипу бумаг:

— Сводки, сводки со всех концов громадного нашего уезда. Бандиты. Бандиты. Бандиты. Ты можешь объяснить мне, почему бандиты появились именно сейчас, когда продразверстку заменили продналогом, когда все могут спокойно жить и трудиться, когда стало легче жить всем?

— У советской власти много врагов. А враги не исчезают просто так.

— Но огни и не появляются просто так, Хамит. Кто их прячет? Кто их вооружает? Кто их кормит, наконец? — продолжал задавать вопросы Крумин, изучающе глядя на Хамита. И вдруг резко: — Ты можешь это узнать. Ты — казах, ты — свой в степи.

— Во всех аулах, в каждой юрте уже говорят: советская власть — слабая власть, она валялась в ногах у Кудре. Я найду Кудре.

— Этого мало. Мне нужны его связи. Руки на виду. А где мозг?

— Отрубленным рукам мозг не нужен. Я найду Кудре, — Хамит вскочил, вытянулся, ожидая официальных приказаний.

— Ты все понял, что я тебе говорил? — Крумин не был профессиональным военным, он не приказывал — размышлял с подчиненным.

— Да, — не раздумывая, четко подтвердил Хамит.

— Основная твоя задача — разведка. В твое распоряжение поступают трое. К сожалению, необстрелянные.

— Мне все ясно. Но что сделают с Сейсембаевым, начальник?

— Я думаю, его пошлют учиться. Куда-нибудь подальше.

— Чему можно научить труса? Бояться еще больше?

Много ли надо путнику? Причина, по которой он покидает свой дом, конь, что исправно и глухо стучит по траве копытами, коржун с баурсаками, лепешками и куртом, перекинутый через седло.

Набегает и никуда не уходит степь, висит в зените беркут, еле слышимо и пронзительно звенит воздух. И нет уже иной цели, кроме как быть в пути. Приходит песня и рассказывает о том, что набегает и никуда не уходит степь, что висит в зените беркут, что еле слышимо и пронзительно звенит воздух...

Только окаменевший за лето след колес арбы, проехавшей в низине через весенний бег воды, укажет всаднику путь, бесконечнее которого лишь песня. Покой дороги.

3

Снова степь. Степь для добрых людей. Дневная степь. Раскинув разнотравье в нестерпимом свете высокого солнца, она лежала под белесым небом.

Хамит ехал впереди, а усталые красноармейцы сзади. Наконец он обернулся, с неудовольствием осмотрел спутников, приободрил их неласково:

— Скоро отдохнете, — и послал коня на холм. Долина была перед ним. Уходила в загоризонтную неизвестность речка, а на берегу традиционной дугой раскинулся аул. Подтянулись к вершине и красноармейцы. Тот мальчишечка, что приходил посыльным, восхитился расслабленно:

— Красотища-то, боже мой!

— Бога нет, — сурово напомнил Хамит и пустил коня вниз.

Они стояли перед ним. Мужчины и женщины. Молодые и старые. И дети тоже стояли перед ним. Они стояли и глядели в землю.

— Еще раз спрашиваю: у вас в ауле появлялся бандит Кудре?

Они молчали.

— Я знаю, он здесь был. Но я хочу, чтобы мне сказали, когда и с кем он был. Я жду ответа, люди.

Говоря, Хамит сдерживал себя, а, замолчав, сжал зубы.

— Не спрашивай нас, джигит, — деваться было некуда, и вперед ступил старейший. — Мы ничего не знаем и знать не хотим. Деритесь сами, а нас не тревожьте.