Поединок. Выпуск 10 - [31]

— Он, видите ли, заботу проявляет о моем благополучии. Потому и наговаривает на тебя, и лесорубов натравливал.

— За этим и приехал сюда? — Чубатов, сощурив глаза и сжимая до белизны губы, грозно приближался к Боборыкину.

Тот встал, азартно и злобно произнес:

— Не только за этим… А еще хочу посмотреть, как посадят тебя.

— Меня-то когда еще посадят. А я тебя сейчас посажу…

Коротким и сильным ударом под дых Чубатов сбил Боборыкина. Тот, перегнувшись, ткнулся головой на диван.

— Встань! — Чубатов схватил его за грудки, приподнял левой рукой, притянул к себе, тот вдруг хватил его зубами за палец. — Ах ты, гад! С-собака! — и снова правой ударил Боборыкина в челюсть.

Боборыкин перевалился через диванный валик и сбил спиной стул. Чубатов поймал его за шиворот, опять поднял:

— Это тебе за Дарью. А теперь за меня получи!

Он снова ударил Боборыкина в лицо, тот пролетел в прихожую, спиной раскрыл дверь и упал на порог.

Чубатов взял его под мышки, вытащил на крыльцо и столкнул вниз. Потом снял его куртку с вешалки и выбросил из дверей. Боборыкин неожиданно резво вскочил на ноги, схватил куртку и отбежал на почтительное расстояние.

— Это все тебе приплюсуется, приплюсуется! — крикнул, грозя кулаком.

— Пошел вон! Мразь…

Чубатов закрыл дверь и вернулся в дом, из левой руки его текла кровь. Размазывая ее правой ладонью, сказал, кривя губы:

— С-собака! Надо же, руку укусил.

— Дай я тебе платком перевяжу! — ринулась к нему Даша.

— Да пустяки!..

Она ловко и быстро перетянула платком его руку и завязала двумя узелками концы платка. Потом, тревожно заглядывая в глаза ему, спросила:

— Иван, это правда, что тебя посадят?

— Врет.

— Ваня, милый! Я так боюсь за тебя, так боюсь… — она прильнула к нему на грудь и заплакала.

— Успокойся, успокойся, — он гладил ее по голове, как ребенка. — Видишь, я у тебя. Мы очень мирно беседовали с капитаном и расстались друзьями. Он даже хлопотал за меня в райисполкоме!

— Я знаешь о чем подумала? — она запрокинула голову и опять поглядела в лицо ему. — Если тебя посадят, я стану твоей женой.

— А если нет? — он с ласковой насмешливостью глядел на нее. — Ну, чего молчишь? Будешь раздумывать? Тогда я попрошу капитана, чтобы меня посадили сегодня же.

— Типун тебе на язык! Что ты говоришь такое? — испуганно запричитала она. — Вот беду накличешь! Разве можно смеяться над судьбой?

— А я не смеюсь. Моя судьба — ты. Она в моих руках, — он обнял ее и поцеловал.

Им помешал стук в дверь.

— Неужели ему мало? — сказал Чубатов, оставляя ее. — Погоди, я сейчас.

Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к зеркалу, и с ужасом заметила в зеркале, как в комнату входил вместе с Чубатовым капитан Коньков. Она выронила гребешок, падая, он простучал каким-то странным сухим костяным стуком. Обернулась, все с минуту стояли, как немые, глядя друг на друга.

— Иван Гаврилович, — сказал Коньков Чубатову, — я должен взять вас под стражу.

— Ваня! Ва-а-аня! — с душераздирающим криком Даша бросилась к Чубатову и зарыдала, затряслась у него на груди.

— Ну, будет, будет, — утешал ее тот и виновато Конькову: — Извините, капитан… женщина.

— Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?

— Нет, — твердо сказал Чубатов. — Когда болит зуб, его сразу надо дергать.

Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова. Иван поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.

— Я готов, капитан, — хлопнул себя по животу. — У меня зипун весь пожиток. — Сказал Даше: — Чего понадобится, попрошу у тебя.

— Я все принесу, — пролепетала она.

— Да, вот еще! — Чубатов вскинул голову и как-то весело посмотрел на Конькова. — Капитан, а можно мне идти с гитарой?

— Можно… до самой камеры.

— Вот спасибо! — Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще раз поцеловал ее: — Не горюй! — И потом капитану: — Пошли!

Чубатов шел рядом с Коньковым как с приятелем и пел под гитару:

Я поднялся к тебе на большой перевал,

Я все ноги разбил, я все путы порвал…

Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был арестованным, второй же — конвоиром.

А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку, и смотрела невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все отдаляясь, негромкая песня Чубатова.

19

Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на сапоги налипала ковлагами придорожная глина. Обчищая о железную скобу сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем. А Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.

Он постучал в оконный наличник. В сенях тотчас вспыхнул свет. «Значит, ждала», — с невольным одобрением подумал Коньков.

— Ты чего такой хмурый? — спросила она с порога. — Иль проголодался?

— С прокурором поцапался, — отвечал Коньков, снимая плащ. — Дело у меня забирает.

— Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.

— А тебя, говорит, накажем.

— За что?

— Чубатова посадили… А я не согласен.

— Ах ты! Какая жалость! — всплеснула руками Лена. — Не везет этой Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.

Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.

— Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.