Поединок в горах - [26]
— Даже если мы накроем Пономаря, Костюков останется чистеньким. Ты понимаешь, Михалев? Нам необходима помощь Петюка. Я верю, что в глубине души он честный парень. Я ведь рос вместе с ним, знаю…
— Но он куда-то исчез.
— Приехал! С ним что-то неладное творится. Пьет запоем, работу бросил. Пропадал где-то у родичей…
— Я пойду к нему. Сейчас же.
Петюк собирается в отъезд
У Петюка приметный дом, с мезонином, с многочисленными пристройками. Петюк любит жить на широкую ногу и не скрывает этого.
Козинск помнит, как гордо, в открытом кузове, провез Петюк сверкающий лаком «Красный октябрь», на зависть директору клуба Фармакову, который пятый год тщетно добивается фортепьяно.
С тех пор, говорят, «Красный октябрь» одиноко стоит в горнице — играть некому. Но по праздникам, выпив, Петюк открывает окна и лупит по клавишам, чтобы было слышно в Козинске…
И сейчас, несмотря на мороз, окна открыты и фортепьяно жалобно отзывается на удары неловких пальцев.
Гуляет Петюк.
Скатерть сползла со стола, уставленною бутылками, в комнате ералаш, мать Петюка, прибирая с полу посуду, жалобно причитает.
Петюк мутными глазами рассматривает меня.
— Выйдите, маманя, на сестрину половину. Ко мне человек пришел. Садись, Михалев. Не брезгуй.
Сухое, крепкое лицо Петюка стало и вовсе изможденным, под скулами кожа запала, резко обозначились морщины.
Он назидательно тычет в потолок палец.
— Сказано есть: на Руси кто талант, тот не может, чтоб не пить. Так, Михалев?
Дрожащими руками наливает спирт в стаканы.
— Или я не талант? Или Петюк не первый шофер? Или уже кончился век Петюка? Нет. Петюк — человек… Вот ты, Михалев. Друг ты, враг — все равно. Ты, сказали мне, подзалетел на полтонны сахара. Вот на!
Он долго ищет в кармане замусоленную сберкнижку, бросает ее на стол.
— Нужны тебе деньги? Отдаю… Петюк может. Всегда может выручить… А я с Козинском прощаюсь. Уезжаю с этих гор. Хватит. В Нером подаюсь, новую жизнь начинать.
Что это с ним стряслось? Глаза пьяны, но тоска в них неподдельная. Тонкие длинные пальцы едва держат стакан — вот-вот выскользнет.
— Я пришел, чтобы поговорить о Жорке Березовском.
Морозный воздух влетает в комнату сквозь распахнутое окно, холодит лицо. Пьяная муть мало-помалу слетает с его глаз.
— А ты все допытываешься?
— Он моим товарищем был, Петюк.
Он стискивает кулаки, как будто готовясь к броску, к борьбе не на жизнь, а на смерть. Но пальцы его постепенно разжимаются, бледнеют щеки.
— Не сталкивал я его, Михалев. Матерью клянусь, сестрой клянусь… Нет моей вины. Не трогал я его. Зря подозреваешь меня.
— Почему же молчал, когда следствие шло? Ты следом ехал, ты первым видел…
— Не ехал я следом!
Я раскладываю перед ним фотокарточки. Вот он, сам Петюк, горный ас, орел, всматривающийся в даль. Победитель Петюк.
— Корреспондент снимал, не помнишь? На пленке все заснято по порядку. А это Жорка, перед тобой он выехал из Наволочного.
Петюк пристально разглядывает снимки. Лицо — как маска, застыло.
— Зачем старое ворошить, Михалев? Ты мне и так покою не даешь… Зачем приехал? Ничего не вернешь уже… Не я виновен, не я!
— Кто?
— Ничего не скажу. Не мучай. Только знай — не я. Матерью не стал бы клясться.
Он не врет. Я чувствую не врет.
— Но кто, Петюк?
— Не скажу… Отпусти, Михалев. Не трожь душу. Я хочу все забыть. Уеду… Я с ней говорил… С Таней. И в ней нет веры ко мне. «Уходи, — говорит, — и не появляйся больше». За что, Михалев?
— Ты скажи — кто? Пономарь?
Этот нервный, измучивший себя парень — единственный человек, который может раскрыть загадку преступления. Стрельцов прав: без его помощи мы ничего не добьемся. Найденные у корреспондента негативы — это еще не улика. Явных доказательств причастности Пономаря и Костюкова к аварии у нас по-прежнему нет.
— Я не мести хочу, Петюк. Хочу, чтобы на тракте не было жулья. Жорка не успел этого сделать. Но я не один, ты знаешь. Мы своего добьемся.
— Я ничего не расскажу. Хочешь, иди в милицию, арестовывай…
Он смотрит поверх моей головы, и я вижу, как в глазах его вспыхивает ничем не прикрытая ненависть. Оглядываюсь, за моей спиной стоит Костюков, собственной персоной. Неслышно появился в дверях. Беспокоится, как бы не выдал его сообщник.
Пальцы Петюка тянутся к бутылке. Я перехватываю руку, Костюков отшатывается, заслоняется ладонью.
— Ну-ну, Петюк. Ну, что с тобой?
Голос его полон ласки и умиротворения.
— Ну, выпил лишнего. Бывает. Кто без греха?
Петюк вырывается и, опрокидывая бутылки, бросается к шефу, хватает за лацканы пиджака.
— Ты зачем пришел? Ты меня проведать пришел? За покупкой собрался?
Костюков отлетает к буфету. С жалобным звоном рушится горка хрусталя.
— Эй, успокойте его! — кричит Костюков, отступая в сени. — Белая горячка, ей-богу!.. Осатанел!
На шум сбегается многочисленная родня. Петюк, хрипя, рвет на себе ворот рубахи.
— Ох ты ж, лишеньки! — причитает мать. — Да вы с ним осторожно, ребята, нервы же у него…
Я незаметно покидаю этот странный дом. Больше ничего не добиться от Петюка.
Костюков останавливает меня в сенях.
— Чего он болтал спьяна, Михалев?
— О водителе Березовском беседовали.
Все равно уж война объявлена. Главинж бледнеет.
