Поединок в горах - [23]
Неужели рейс в Кадыр окажется напрасным?
— Тогда как раз началось строительство рудника в Аксае, — Напоминаю я. — Вы остановились у Гути и забыли там экспонометр…
— Вспомнил! — хватается за голову Сухоногов. — Ну конечно… Я провел там целый день, хотел сделать репортаж о шоферах на две полосы… «День большого тракта». Но журналистское дело такое: «зарезали» репортаж. Подождите, я пороюсь в апрельских пленках.
Он выдвигает ящики, черные пленки змеями вьются по полу, скачут. Это длится полчаса или больше.
— Услуга за услугу… Обязательно найду, подождите.
Наконец Сухоногов достает истерзанный конвертик с пленками.
Мы смотрим пленку на свет. Негативы передержаны, затемнены, и это мешает нам разглядеть лица.
— Знаете что? — предлагает корреспондент. — Давайте я сделаю контрольные отпечатки с пленки. Пойдемте в «лабораторию».
Ванная комната уставлена увеличителями и склянками. Красный фонарь выхватывает из темноты лишь руки и лица.
— Только вы проявляйте по порядку, — прошу я. — Всю пленку от начала.
В лужице проявителя происходит таинственный процесс возрождения прошлого. Шестнадцатое апреля. Снег еще лежит на горах. Пик Саб-Ола выглядывает из-за хребта. Тракт поблескивает под солнцем.
Бородатый Матвеич испуганно уставился в объектив, в руке у него путевой лист. Так, все правильно. Матвеич проезжал Наволочное утром, за час или два до того, как у диспетчерской появился Жорка.
Еще несколько шоферов. Ни Пономаря, ни Петюка среди них нет.
Жорка. Он нагнулся, осматривая колесо, и повернул лицо к фотографу. Так, видимо, попросил Сухоногов. «Улыбнитесь». Жорка улыбается. А почему бы не улыбаться? День солнечный, веселый, скоро он должен быть в Аксае, а там — обратная дорога, метеостанция у моста. Таня.
Спустившись в теплые долины, он остановится, нарвет багульника — целую охапку. Смолистый аромат фиолетового сибирского чуда вытеснит запах бензина из кабины…
«Поедем в Саяны… Знаешь, как там здорово! Горы…» Я мог быть рядом с тобой в тот день, Жорка.
На следующем снимке — две машины с будками, стоящие рядом. Лица шоферов туманно белеют за стеклом.
Крупным планом: Петюк на подножке ЗИЛа. Он гордо всматривается в белые вершины, приставив козырьком ладошку. Этот снимок был в газете.
Потом — Пономарь. Без шапки. Короткий чубчик прикрывает лоб, глаза прищурены. Плечи распирают ватник. Руки по-хозяйски уверенно лежат на руле.
Еще чьи-то лица…
— Вы уверены, что в таком порядке они и ехали через Наволочное? — еще раз спрашиваю я.
— Я снимал всех подряд для репортажа. — Сухоногов листает замусоленный блокнотик. — Вот здесь записи: «Березовский, передовик, план — сто тридцать, с восемнадцати лет водителем. Петюк, выполнение плана двести процентов. Пономаренко, план сто сорок»… Знаете, я думал, это будет великолепный репортаж, на две полосы: «День тракта», во всех подробностях…
Значит, Петюк. После Наволочного он не мог обогнать Жорку. Там узкий тракт, там встречные машины расходятся, зарываясь в щебенку.
Петюк и Пономарь должны были видеть машину Жорки под откосом.
Они скрыли это во время следствия. Значит, Петюк… Он шел следом… Там, на вираже, достаточно было легкого толчка.
Петюк.
И все-таки мне не верится. Если бы я, знал, что за Жоркой ехал Пономарь, то не колеблясь назвал бы имя преступника.
— Вы можете дать мне блокнот и пленки?
— Ну, разумеется. Я так вам обязан… Вы здорово справились с батареей…
Теперь назад в Наволочное. И пусть Петюк попробует отвертеться!
Ледяная купель
Оттепель мягко опускается на Козинск. Отчаянно носятся взбудораженные гуси.
Микроклимат. Там, за перевалом, у метеостанции, царствует холод, жестко сечет снежная крупа. «Райский у нас уголок, — вещала тетя Феня. — Арбузы, яблоки поспевают — чудо…»
Я въезжаю в «райский уголок», разбрызгивая мокрый снег.
У ворот автобазы — Дробыш, маленький механик, отдыхает на лавочке, щурится на солнце, как мартовский кот. Коротает обеденный перерыв.
— Привет, Дробыш. Петюка не видел?
— Петюка? — Механик сокрушенно мотает головой. — Да его вся автобаза разыскивает. Говорят, загулял чемпион. Машину оставил возле дома, а сам пропал где-то. А тебя Костюков тоже спрашивал, просил немедля зайти.
Главинж взволнованно расхаживает по кабинету. Капельки пота на утином носу. Нервничает.
— Садись, Михалев.
В чем ему не откажешь, Костюкову, — в вежливости. Всегда человека усадит, папироской угостит.
— Мы разобрались с покрышками, Михалев. Проверили, так сказать, твой «сигнал».
Перед главинжем на столе какие-то квитанции стопкой. Я подаюсь вперед.
— И что ж?
— Оказывается, все в порядке. Ложная тревога.
Неужели и его сумели провести за нос?!
— Видишь ли, Михалев, нашлись эти «пропавшие» покрышки. У нас ведь, сам знаешь, резина снашивается быстро. В горах-то. Особенно у тех водителей, которые ходят в большегрузные рейсы на больших скоростях. Петюк, Пономаренко, Соломкин… — Костюков щелкает костяшками на конторских счетах. — Вот и приходится преждевременно списывать резину. Посмотри акты. Все сорок покрышек, о которых ты говорил, тут.
Он подвигает стопку бумаг. Так, все правильно. Акты о списании. Подписи Петюка, Пономаря, Гири…
И впрямь — провели главинжа.
