Поединок столетия - [18]

Незнакомый человек молча приложил палец ко рту («понимаю, молчу!»), потом взял бабушку Параскеву за руку и повел. За долгую свою и трудную жизнь она научилась ничему не удивляться. Не удивилась и на этот раз. Только сердце тревожно сжалось.

…В темноте, мокрые от дождя, они обнялись — мать и сын.

— Не волнуйся, мама, — сказал Георгий, — все будет в порядке. Товарищи тебя не оставят. А мне нужно скрыться, и как можно скорее…

Горька и страшна разлука. Но что же делать? За ним шли по пятам, она это знала. Любой неосторожный шаг мог стоить ему жизни. Лучше изгнание, чем пуля. Лучше чужбина, где можно бороться за счастливое будущее своего народа, говорить во весь голос, готовиться к новым боям, чем гибель в застенке от руки злорадствующих врагов.

Опять разлука!.. Что ж, она уже к этому привыкла: такая, видно, выпала ей судьба.

Спросила только:

— Люба с тобой?

Снова, как всегда, она думала не о себе, а о нем Чтобы ему было хорошо. Чтобы мог он отдать всего себя делу, которому посвятил жизнь.

— Любу переправят позже, — ответил Георгий. — Она в надежном месте.

И еще раз обнял ее.

— Мама, это ненадолго, вот увидишь. Я скоро вернусь.

Прошло десять лет, но он все еще не вернулся. И ничто не предвещало пока встречи на родной земле, под домашним кровом.

…У бабушки Параскевы гости. Не гости — друзья. Друзья ее сына, и значит — ее друзья. Они собрались, чтобы вместе подумать: чем помочь Георгию Димитрову, который вот уж столько месяцев ведет неравный поединок с фашизмом.

На защиту Димитрова поднялся весь мир. Как ни стараются это скрыть болгарские газеты, правду утаить невозможно. Так или этак, она пробивает себе дорогу, и люди узнают ее и смеются над теми глупцами, что, дрожа за свои шкуры, пытаются заглушить ее, извратить.

Чем помочь Димитрову?

В Берлин уже посланы деньги, чтобы он мог купить себе книги, газеты, конверты и марки — ведь без этого он отрезан от всего света. Защитник готов в любую минуту отправиться в путь, чтобы стать опорой моабитскому узнику, когда настанет черед разоблачать беззаконие, формальные придирки и ложь.

Деньги до Димитрова не дошли. Болгарскому адвокату не только запретили защищать своего соотечественника, но и не выдали визу для въезда. Ну и «сильна» же нацистская власть, если один-единственный «пришлый» юрист ставит под угрозу ее безопасность!..

В тот вечер друзья долго засиделись у бабушки Параскевы. Спорили, размышляли. Кто-то усомнился:

— А дадут ли что-нибудь эти митинги? Ну, примут еще сто резолюций… Ну, отправят еще тысячу телеграмм… А толку-то что? Ведь фашизм полностью растоптал демократию. Он поклоняется только силе. Общественное же мнение — сила лишь там, где осталась хоть самая малость свобод.

Ему возразили:

— Фашистам очень хочется наплевать на общественное мнение, это верно. Но сегодня они еще заигрывают с немецким народом и с остальным миром, пускают пыль в глаза и рядятся в овечьи шкуры, Поэтому совсем не считаться с общественным мнением они пока не могут. Антифашисты должны этим воспользоваться. А главное, разве можно гадать: выйдет или не выйдет? Каждый должен сделать все, что от него зависит, все, что в его силах, не думая о последствиях. Это и значит — бороться.

Бабушка Параскева не участвовала в споре. Она вообще не любила говорить — жизнь приучила ее к молчанию. Но зато умела слушать. И думать. Была она нетороплива в решениях, но, уж решив, не отступалась, пока не доводила дела до конца.

— Вот что, — сказала она, когда друзья собрались уходить, — я тоже буду бороться за освобождение Георгия.

— Разве ты можешь что-нибудь сделать, бабушка Параскева? — полюбопытствовал один из друзей.

— Не знаю, — задумчиво ответила она. — Что я могу, я еще не знаю. Но хорошо знаю, чего я больше не могу: сидеть сложа руки.

Через несколько дней она пошла в германское посольство протестовать против издевательств над ее сыном. К ней присоединились мать Танева, отец Попова, несколько писателей и художников — друзья Георгия Димитрова. Но их даже не пустили на порог роскошного посольского особняка, который охраняла чуть ли не дюжина рослых полицейских.

— Правда глаза колет, — насмешливо сказала бабушка Параскева. — Что ж, мы уйдем…

Но далеко уйти не пришлось. Уже на соседней улице Параскеву арестовали и отвели в полицейский участок.

— Если ты, чертова старуха, — пригрозил рыжий детина в офицерском мундире, плотно облегавшем его могучее тело, — не прекратишь свою агитацию, мы повесим тебя рядом с твоим сынком.

— Меня — может быть, — спокойно ответила бабушка Параскева, — а вот сына моего — руки коротки…

Об аресте матери Димитрова узнал весь мир. Опасаясь новой вспышки народного гнева, правительство решило отпустить ее.

У ворот полицейской тюрьмы старую женщину поджидали журналисты.

— Я не политик, — сказала им бабушка Параскева. — Я всего только мать. И я знаю: мой сын не преступник, он честный и добрый человек, который всю жизнь старается сделать счастливыми других. Из-за этого его так и ненавидит наша власть. Она заставила его бежать из родной страны в сентябре двадцать третьего года. А сейчас хочет расправиться с ним руками германских судей. Этого нельзя допустить. Я никогда не выезжала из Болгарии. Но теперь, на старости лет, мне придется, видно, поехать, чтобы рассказать людям правду о Георгии Димитрове. Я все еще верю, что правда сильнее лжи.