Подземный Венисс - [33]

— Кое-что можно сделать, — проговорила она.

— Кое-что? Что значит — кое-что?

Это значит, ее можно вернуть.

С этими словами, воздев ладонь, чтобы откреститься от лишних вопросов, психоведьма подошла к черному ящичку и подтянула его к Николь.

— А это зачем?

— Так надо. Спокойно, я же не с тобой работаю.

Рафта нажала кнопку на боковой стороне коробки, та загудела и выбросила наружу четыре остроконечных клапана. Ящик продолжал как-то странно видоизменяться, выворачиваться наружу, покуда не показались внутренности, заполненные трубками, микрофонами и проводами, посреди которых дымилась какая-то жидкость в пузырьках. Машина ворковала и булькала, напоминая не то слабоумного старика, не то новорожденного младенца. Шадраха звуки нисколько не успокоили.

Должно быть, он поморщился, потому что Рафта обронила:

— Да ладно тебе. Машина до сих пор думает, что жива. А это уже давно не так. Бедняжка.

Она нажала другую кнопку. Послышался тонкий механический голосок:

— Равновесие… проверка… целостность… проверка…

С таким же успехом женщина могла бы творить заклинания. Подключив провода к голове Николь, она кивнула, ругнулась, нахмурилась и, наконец, улыбнулась, впервые за все время, — это была чудесная улыбка, озарившая лицо теплым сиянием, — когда прочитала показания с мониторов.

— Неужели вы всю работу проделаете вот с этой коробочкой? — удивился мужчина.

Рафта опять улыбнулась.

— Тебя зовут Шадрах, и ты работаешь на Квина. Точно?

— Это вам Кэндл рассказал?

— Я психоведьма. Я знаю все, что надо знать. Однако сотрудникам Квина должно быть известно: размер — не самое главное.

— Что-то не понял.

— Настанет время, поймешь. А теперь слушай в оба уха, не перебивай: она не в коме. И мозг не умер. Твоя подружка застряла где-то за шаг до смерти. Иногда у человека что-нибудь отрежут, но не убьют его, а заморозят и выбросят на свалку, где ты ее и нашел, я думаю. Так проще, чем кромсать на куски и паковать каждый в отдельности. Самое хитрое — вывести человека из этого состояния. Тело сопротивляется, подсознание возмущается, потому что уже настроилось на бесконечный сон. То есть я, конечно, справлюсь, но на дело уйдет три-четыре дня. Это все равно что растолкать крепко спящего. Если очень резко поднять человека, от неожиданности можно даже умереть. А ее организм и так натерпелся. Будить надо бережно, медленно, как в старину поднимали ныряльщиков с большой глубины, чтобы те не подхватили кессонную болезнь.

— Какую болезнь?

— Не обращай внимания. Так вот, я ее ласково выведу из сна. Случай простой, тем более что на днях ее память кто-то просматривал, а значит, сознание недалеко от поверхности.

— Что?

— Память, говорю, — отвечала Рафта. — Ее память. Кто-то основательно там порылся. Видишь вот эти данные? И разъем у нее в голове?

Из правого уха любимой действительно торчал маленький металлический имплантат.

— Почему?

Мужчина едва не задохнулся. Как ужасно: кто-то просмотрел ее разум, словно голографический файл. Может, искал… но что?

— Наверно, хотели узнать, как она умерла. Здесь это не запрещается законом… Здесь вообще ничего не запрещается.

Тошнота сдавила горло Шадраха. Какое варварское насилие… Но тут же в голове промелькнула мысль, которой он устыдился. А вдруг она любила того, кто это сделал? А вдруг это было необходимо?

— Ей будет… будет больно, если я получу доступ к воспоминаниям?

Рафта помотала головой.

— Нет. Связь уже установлена. Контакт с тобой даже может помочь ей легче проснуться. Мне нужно только зациклить петлю ее последних воспоминаний и проигрывать их снова и снова. Это похоже на песню сирены, которая будет звать ее сознание на поверхность. Можем начать прямо сейчас. Но я бы не советовала.

— Я хочу… мне надо… узнать, что случилось. Если это не повредит…

— Ей — нет. А тебе — может.

— Почему?

Механический глаз расширился; от ухмылки, исказившей лицо психоведьмы, повеяло безжизненным холодом пустырей между городами.

— Так ведь еще неизвестно, на что ты там натолкнешься.

* * *

Шадрах победил грабителей на парашютах. Он пробился через орду калек, отыскал свою милую в кургане из ног, но когда настала минута подключаться ко временному разъему, проводам и целому аппарату чужого сознания, мужчина почуял страх, какого не знал с тех пор, как сошел в подземелья. Готов ли он перенести то, что найдет в ее мире? Улечься вместе с любимой во мраке, а потом подняться, оставив ее утопать в трясине?

«Каково это — вторгнуться в разум любимого человека, когда я без промедления растворится в ты?» Это ли не конечная цель всякой родной души — сойти в болезненную, кричащую от одиночества бездну великого водораздела, чтобы атомы одного человека растворились в атомах другого (двое как один…), слиться в такой любви, по сравнению с которой оргазм — это жалкий обмен электронами на лету… «Да, и каково будет вторгнуться в разум любимой, веря, что она тебя уже не любит?»

Откуда-то сверху послышался голос Рафты:

— Готов?

— Да, — сказал он, и глаз психоведьмы взорвался, как новая звезда, и Шадрах перестал быть собой.

* * *

Вы двое всегда были как одно целое: Николь и Николас, реки ваших воспоминаний сливались в одну, и стоило брату раскрыть рот, как в твоих ушах отдавалось эхом окончание фразы, и слова, еще не слетевшие с его губ, уже проговаривает твои. Всякое мгновение, разделенное на двоих, ты будто бы заново переживала тот канувший в туманное прошлое миг начала, когда врач достал вас из матки искусственной матери, и вы закашлялись, заорали, заозирались, еще не веря тому, насколько — до страшного — несовершенным оказалось внешнее окружение. Мир пластика, мир небес, мир иссушающих ветров и разложения…