Подземный меридиан - [21]

— Хорошо работает ваш приборчик, — говорил Андрею Селезнев, — а если бы ещё и новую вашу машину заполучить… Мы, Андрей Ильич, надеемся на вас. У нас по статье на науку много денег имеется. Помощь нужна — пожалуйста, опыт нужно ставить — к вашим услугам. Вы же знаете нашу шахту — вдоль и поперек её излазили.

Начальник шахты украдкой взглянул на Марию, словно опасаясь, как бы та не заскучала от такой деловой темы. Но Мария слушала со вниманием. Она и смотрела больше на Селезнева, и задавала вопросы чаще ему, и просила продолжать, если тот вдруг обрывал беседу.

— Нет, нет, вы, пожалуйста, говорите. Вы же знаете, как мне интересно все, что касается вашей шахты.

Селезнев пояснил Самарину:

— Наш театр пьесу о шахтерах ставит, так Мария Павловна дважды приезжала к нам на шахту и в бариновскую лаву спускалась.

— Так вы и Дениса Баринова знаете? — спросил Андрей, не скрывая радостного изумления.

— Видела в лаве, в работе — черного, как негр.

— Да, в тот день у него была запарка. Кровля дурила, — пояснил Селезнев.

— Лава, Денис Егорович и вся его бригада… — сверкая повлажневшими глазами и вся воодушевленная, говорила Мария. — Все было так здорово и необыкновенно. Меня перед тем крепко напугали крутизной пласта, и в первые минуты я трусила, но потом… Когда я увидела машины и людей… И Денис Егорович. Он так посмотрел на меня из–под белого шлема… Потом протянул ко мне руки и сказал так спокойно и хорошо: «А вы не бойтесь, здесь все свои люди». А мне даже почудилось: «…и все вас любят». Да, да, все было, как в сказке. Такие впечатления на всю жизнь.

Как артистка, Мария обладала искусством наблюдать за собой со стороны и сейчас была довольна тем, как ведет себя с Андреем, как говорит с ним и как на него смотрит. Внутренний голос ей говорил: «Он — судьба твоя». Но именно сейчас она бы не хотела думать об этом и, тем более, выдавать наружу свои чувства. Она ушла от Каирова — переселилась в другую квартиру, начала новую жизнь, — и конечно же Самарин к этому её шагу никакого отношения не имеет. «Будь я с ним знакома или не знай я его — все равно поступила бы так, а не иначе», — говорила она себе и старалась приглушить внутренний голос, который хоть и не громко, но настойчиво повторял: «Он — судьба твоя, судьба…»

— Вы кого играете сегодня? — обратился Селезнев к Марии.

— Приходите на спектакль — увидите, — уклонилась от ответа Маша.

— Придем непременно, — пообещал Селезнев. И повернулся к Самарину: — Придем, Андрей Ильич? Вот тогда ты увидишь, что за артистка Мария Павловна. Я только ради нее и хожу в театр. Нет, я правду говорю, без всяких шуток, Мария Павловна. Вам и шахтеры скажут. Я как только посмотрю спектакль с вашим участием, так мягче и добрее становлюсь. Жене своей всякие слова ласковые говорю, шахтерам благодарности объявляю. Так на меня ваша игра действует. Впрочем, если бы вы не играли, а просто появлялись на сцене, я и тогда бы в театр ходил. Я как тот интендант, про которого мне рассказывал один из приятелей. Но нет, вам я этой истории не поведаю.

— Ну почему же? — спросила Мария.

— Нет, нет, рассказ банальный — не для вашего слуха.

— А вы все–таки расскажите, — не отступалась Мария.

— Ну если вы просите — так слушайте. В освобожденной Полтаве солдаты ставили пьесу. В чем воевали, в том и играли. Пели под гитару, плясали под балалайку. А когда наступал антракт, выходила под занавес цветочница. Сидела с корзиной цветов — весь антракт! Красавица! Шея, профиль — богиня! Старый интендант — из гражданских, мобилизованных — смотрел на нее во все глаза. А когда цветочница удалялась и начиналось очередное действие, интендант засыпал. Но поскольку он был из присутствующих самый старший начальник, то после спектакля к нему подошел режиссер и спросил: «Как, понравилась постановка?» — «Ничего играли ребята, недурно», — ответил интендант. «А что вам особенно запечатлелось?» — «Все хорошо, — повторил седой интендант. — Играли как надо, вроде, взаправдашних. Опять же, и пели ладно. Только вот они, по–моему, зря все это представляли. Лучше бы им ту; с цветами–то, девицу на сцене посадить да через каждые полчаса её поворачивать. А так — ничего, хорошо играли ребята».

Маша засмеялась, качнула головой, вскинула правую бровь. Подумала: «Старик, старик, а женскую красоту понимает». Селезнев, взглядывая на её профиль, казалось, порывался сказать: «Вам тоже молено никого не представлять, а сидеть на сцене и через каждые полчаса поворачиваться. И даже цветов не нужно». Но, конечно, ничего подобного он Марии не сказал.

Андрей не смотрел на Марию. В сущности, пустяшный, ни к кому не относящийся эпизод, рассказанный Селезневым, разбередил в нем тревогу, зародившуюся ещё там, на море: Мария замужем, у нее семья. Как–то сложатся их отношения?

О том, что Мария может отвергнуть его любовь, он не думал. Об этом Андрей не мог думать. ещё там, на море, в нем созрела решимость быть с этой женщиной вместе. Теперь же, встретив её в родном городе и найдя ещё более юной, яркой, привлекательной, он потянулся к ней с новой, неодолимой силой.

Загремела музыка джаза: оглушительно и трескуче ухнул барабан, истошно заголосила труба — все невольно повернулись в сторону музыкантов и смотрели на них с улыбкой и удивлением. Четыре бравых парня на маленькой сцене, казалось, задались целью соединить вместе гром, водопад и бурю; какофоническим шумом они задавили песню, и только ритм, выживший кое–как под натиском ярко одетых музыкантов, слабо указывал на знакомую мелодию, побуждал людей к танцам.