Подземный флот маркшейдера Вольфа - [2]

- Па, а ты можешь его в наушниках слушать?

Кит, хоть и знал, конечно, про граммофоны и паровозы, но, когда увидел этот плеерище, не сразу врубился. Он даже представил себе, какие прикольные наушники должны к нему прилагаться: все в блестящих латунных клепках и ободках, почти как шлем водолаза. Тяжелые, наверно, заразы!

А папаня как заржет. А чего смешного-то?

- Да представил себе, как маленький Вовочка Ленин с ним в гимназию топает. Прикрутил к ранцу, согнулся весь и поперся в наушниках – во-от таких…

И папаня сразу стал рисовать картинку – мальчишку в жеванной кепке, с ящиком на горбу, и наушники у него на голове, как двойной звонок на старом будильнике, только очень большой. А сам все хохочет…

- И что он там слушал? – слегка опешив, поинтересовался Кит.

- Наверно, запрещенные песни какие-нибудь… - выдумал папаня. - Про пролетарскую революцию.

А все-таки прикольно было в те далекие времена: были какие-то запрещенные песни, в которые даже мата не было, притаишься где-нибудь в уголке, слушаешь про революцию, сидишь на измене и при этом кайф ловишь, а тебя менты ищут, полиция.

У папани есть еще много разных причуд. Его и самого мама называет «Чудо Светы. Первое и, дай Бог, последнее». Это потому что маму Светой зовут. Папаня у Кита – «настоящий художник, который зарабатывает не на семью и жизнь, а на культурную родословную». В кавычках – это потому, что так, слово в слово, мама иногда говорит… а потом может погладить папу по голове и поцеловать куда-нибудь. А мама у Кита – крутой математик, кандидат наук и доцент в университете, и все определения у нее точные, как леммы и теоремы. И она радуется, что Кит пошел в нее, хотя была бы не против, если бы Кит умел рисовать. «Хотя бы натюрморты», - вздыхает мама. На что папаня замечает, что тогда бы Кит отлично подделывал подпись в дневнике, что он сам умел делать одной левой – притом не рукой даже, а ногой. Вот такая простая, интеллигентная московская семейка.

Раз папаня врубил граммофон посреди ночи, значит, к нему творческая мысль пришла, озарение, и он коньячку накатил… нет, совсем немного, рюмочку, максимум вторую. Это вот раньше, почти десять лет назад, еще на памяти Кита, была проблема. В ту пору, когда у папы перестали картины покупать и наступил творческий кризис, вообще, спать было невозможно. «Сатана там правит бал…», вернее правил, да еще как - ночами стены качались! Старый граммофон дуэтом с крутым музыкальным центром – хоть идею продавай в какой-нибудь крутой клуб! Полиция пару раз приходила. Потом они с мамой жили у бабушки, маминой мамы, почти полгода… потом, как помнил Кит, папа пришел с большущим букетом белых цветов и широченной улыбкой, и тогда Кит единственный раз в жизни видел папаню в галстуке.

Сам папаня потом, несколько лет спустя, когда повязывал первый настоящий галстук на Ките к школьному празднику, сказал ему: «Я при галстуке три раза в жизни был и буду. Первый раз на свадьбе – этого ты не видел. Второй раз – сам знаешь когда. А третий раз – это когда ты меня в последний раз увидишь, сам узнаешь когда, уже не маленький». Но не будем о грустном. Тогда мама цветы взяла и в вазу поставила, потом они с папаней долго о чем-то базарили, закрывшись наглухо, и бабушка к двери Кита не подпускала. О чем шептались, не шумя, родители, не важно, главное – результат: папа с мамой помирились, папа снова стал картины писать и почти ни-ни… ну, раз в месяц по чуть-чуть. Но на этот раз как раз совсем не вовремя. Киту не спалось…

То есть самое время было не в стенку папе стучать, а встать с постели, пойти, открыть дверь в папанину «студию» и сурово сказать, как маманя, «Если через пять минут…»

Вставать, конечно, очень не хотелось. Кит откинул одеяло и решил еще немного полежать, чтобы немного замерзнуть и еще сильнее разозлиться – тогда легче будет что-то сделать: или встать и пойти, или накрыться с головой и потерпеть – может, папаню надолго не хватит.

Он лежал, то ли прикрыв глаза, то ли приоткрыв – понять в темноте было трудно, – слушал древнюю скрипучую песню про «последний рейс моряка» и желал этому моряку сгинуть навсегда со своим «Титаником»… и вдруг почудилось ему, будто в темноте перед ним стали разлетаться звездочки. Кит раскрыл глаза пошире – а звездочек только больше увиделось, и разлетались они все быстрее. Точь-в точь как на допотопном компьютерном скринсейвере «сквозь вселенную».

Не успел Кит потрясти головой, чтобы вытрясти из нее этот въевшийся в мозги скринсейвер, как прямо перед ним вся темная стена пошла радужными волнами, и между стеной и кроватью, где не то что встать, но даже ногу просунуть больно, вдруг появился, типа, призрак. «Типа» - потому что совсем не прозрачный и на вид настоящий живой человек. Это был пацан немного постарше Кита, одетый, как невыносимый пижон. В сером клетчатом костюме, в ослепительно белой рубашке, при узком черном галстуке и даже со сверкающей заколкой в нем. Лицо у него было такое, правильное и взрослое, на какое девчонки смотрят… ну так вот смотрят, когда все сразу, как тупые дуры, становятся. Это называется «с обожанием».