Подземный человек - [8]

— Как ты, друг мой? — спросил я его, пододвигая свой стул вплотную к нему.

В комнате было совершенно тихо, если не считать сложного ритма, который отбивал средний палец левой руки мистера Сноу на подлокотнике кресла, пленником которого он был. Он кивнул мне, как и его жена, но, в отличие от нее, мистер Сноу, похоже, не столько пробовал общаться, сколько пытался уравновесить голову на шее. Он моргнул, глядя на меня, — раз, другой, третий, — потом опять кивнул.

— Мистер Сноу перенес удар, — объявила миссис Сноу.

— Да, я слышал, — ответил я через плечо и повернулся обратно к ее мужу, — у нас там все вверх дном, с тех пор как ты ушел. Далеко не столько цветов.

Я ждал, что он подхватит беседу, но он просто опять улыбнулся своей полуулыбкой. Я продолжил:

— Ты помнишь свои чудесные сады?

Его средний палец продолжал выстукивать свое безумное сообщение. Как будто он обнаружил на подлокотнике пятнышко и во что бы то ни стало хотел его соскрести.

Наконец его сухие губы разомкнулись. Он произнес:

— Я не совсем уверен.

Вот это сразу выбило меня из колеи. Забыл сады? Невозможно. Как может человек забыть сады, в которых проводил каждый рабочий день? Мне было больно — не стану скрывать, — словно старик и впрямь меня ударил. Мне почти казалось, что он нарочно не может вспомнить сады. Но я, как мог, постарался скрыть разочарование и не отпустил его иссохшей руки.

Я рассказал ему, что теперь его работу делают три человека и справляются они вполовину не так хорошо. Я напомнил ему, как он ездил в парки в Баттерси, Кью и в Хрустальный дворец в поисках новых сочетаний растений для клумб. Я говорил о тюльпанах, крокусах и прочих весенних луковицах, надеясь пролить целебный свет в темные уголки его разума. И подобно тому как рыбак, наверное, пытается подманить свой улов ярко раскрашенными скрутками из перьев, я пытался поймать своего старого, ослабшего садовника на разговоры о цветах и диковинных плодах.

— Помнишь черный мускат, который ты мне вырастил? А персики с ананасами?

Я улыбался полной, широкой улыбкой за нас обоих, но чувствовал, как земля подо мной трясется и рушится. Мне отчаянно нужна была опора. Казалось, я куда-то соскальзываю. И вскоре я понял, что болтаю по большей части о самой разной чепухе, которая приходит в голову, в то время как на лице Джона Сноу отражается крайнее недоумение, которое прерывают лишь сконфуженно поднимаемые брови. Его глаза смотрели куда-то вдаль, и, хотя раз или два в них блеснуло нечто, поначалу принятое мною за знак откровения, они оставались так же холодны и пусты, как две стекляшки, и откровение все не хотело являться.

— Парники по-прежнему на месте, — сказал я ему.

— Парники... Да, — ответил он.

Это маленькое подтверждение вернуло мне уверенность. Вселило в меня надежду, за которую можно ухватиться. Со временем, рассудил я, его память может восстановиться; как поврежденная мышца, которой требуются легкие нагрузки, прежде чем она сможет работать как следует. Тут он неловко склонился в мою сторону и зашептал в ухо.

— Столько всего пропало, — поведал он и слабо вцепился в мою руку. — Оно на месте... — он снова смущенно втянул воздух, — но до него не добраться.

Я уставился на него в тихом ужасе. Лицо его сердито сморщилось. Глаза смотрели на меня тревожно, будто нас разделяла бездна.

Всего два года назад было совсем нелегко вставить словечко в разговоре с Джоном Сноу. Он расхаживал туда-сюда по своим садовым дорожкам, попутно осматривая каждое растение. Но некое ужасное событие внутри его, какая-то маленькая закупорка, обрыв или протечка  безнадежно снизили его способности. Его ополовинили; больше чем ополовинили. Пропала память почти всей жизни. Огромные просторы теперь под водой, затоплены целые континенты.

— Мистер Сноу перенес удар, — сказала Миссис Сноу, и на этот раз я обернулся и внимательно рассмотрел ее. Два маленьких огонька светили в линзах ее очков — отражения желтого света лампы, — но само лицо было белым, как мел. Единственным признаком жизни в бедной женщине была ее крохотная грудь, что вздымалась старательно и тяжко, будто собирая воздух со всей комнаты. И именно в этот миг я ощутил, что удар перенесли оба Сноу. Так или иначе, оба они были сокрушены.

Мы возвращались домой в молчании, не считая моей просьбы к Клементу — позаботиться, чтобы запасы еды и топлива у Сноу были в порядке, и попросить доктора Кокса нанести им визит и представить мне полный отчет. Вся поездка так расстроила меня, что я был вынужден отложить испытание тоннелей и велел Гримшоу везти нас домой по Восточной Аллее, хотя в окошко кареты было видно так мало, а мысли мои — так мрачны, что ничего не изменилось бы, проделай мы милю-другую под землей.

16 октября

К северу от дома из моего окна ясно виден ряд лип, около пятидесяти футов вышиной каждая, и все лето напролет в них жужжит и роится целая колония пчел. В июне, июле и августе, когда солнце высоко, они доводят себя до полного исступления, и очертания деревьев теряются в их облаке. Полагаю, они просто делают мед. И за это их нельзя винить. Но все равно, за их беспрестанным шумом чертовски тяжело разобрать собственные мысли.