Подземелье - [2]

Ноги переставлять трудно, они будто вязнут в болоте. С каждым шагом все гуще покрывают стены застывшие битумные потеки, непристойные «граффити» и пятна плесени, все наглей топает за спиной некто, о ком лучше не вспоминать.

Заваленное отбросами подземелье длится в смутную бесконечность, бормочет голосами сочащейся влаги, ветвится бесчисленными переходами.

Коридор вдруг упирается в глухую стену. Из пола вырастает металлическая лестница, косо взбегает вверх, к приоткрытой железной двери, ржаво краснеющей под самым потолком. Дверь вселяет надежду.

Она распахивается легко и без скрипа, словно ее массивные петли не проедены ржавчиной. Но далее — все то же запустение кривых, грязных тоннелей, подозрительно напоминающих пройденные… Позади чуть слышно кряхтят обвитые мхом ступени. Значит, то была не игра воображения! Там, в кладовке, кто-то выбрался из-под груды гнилого тряпья и теперь тащится следом…

Затворить дверь невозможно никакими усилиями. Надо бежать!

Неторопливый и от того еще более страшный преследователь то теряется в путанице лабиринта, то ожившей горелой коряжиной мелькает за спиной совсем близко, стоит только оглянуться.

Внезапно пол под ногами проваливается в пустоту. В секунды падения под ложечкой ноет от предчувствия сокрушительного удара о бетон. Но ничего такого не происходит.

Просторное помещение с низким потолком. На полу — груды спрессованной угольной трухи. Впереди кирпичная стена с проломом посередине. По ту сторону пролома виднеется разбитая «бетонка». Выход? Но над дорогой колышется все то же непроглядное марево, морок подземелья. Раздумывать некогда, потому что сзади, из отверстия лаза, начинает медленно выдвигаться нечто продолговатое, возможно, рука или нога, и не стоит дожидаться, пока обладатель конечности объявится целиком.

…Дорога круто идет на подъем, петляет между покосившимися изгородями. Худая, сгорбленная старуха с бледной, костистой мордочкой появляется откуда-то, хватает за рукав, ковыляет рядом. Если прибавить шагу, карга волочится следом, как трухлявый пень, вывороченный из земли, то всхлипывает, то визгливо лопочет.

Лохмотья какой-то диковинной хламиды мотаются вокруг ее тощего тела. Стучит о землю длинный посох, возникший в руках старухи. Или это не посох?

Дорога незаметно превращается в вязкую, глинистую тропу, которую кое-где пересекают мутные ручейки. Впереди, поперек тропы лежит синевато-желтый труп рослого голого мужчины, на его груди и животе отчетливо проступает неряшливый крестообразный шов, оставленный патологоанатомом. Во лбу чернеет затянутое спекшейся кровью отверстие пулевого ранения.

Старуха вдруг резво забегает вперед, склоняется над телом, призывно машет рукой, будто приглашая взглянуть. Но в мертвое лицо заглядывать не стоит. Еще не известно, кого увидишь! Не самого ли себя?!

Потом мертвец каким-то образом остается позади. Он вдруг медленно переваливается на живот и, упираясь руками в землю, силится подняться. Громко трещат окостеневшие суставы.

Раскисшая тропа по-прежнему петляет между покосившихся заборов. Но внезапно грязь под ногами сменяется оранжевым кафелем. Кафелем, только белым, выложены и стены мертвецкой. Лампы в свисающих с потолка плафонах тлеют в четверть накала.

На прозекторском столе под окровавленной простыней кто-то притаился, должно быть, тот, с тропы. Или не он, а первый, из кладовки, топавший все время по пятам? Впрочем, быть может, — это одно и то же.

Молчаливый санитар уходит и запирает за собой дверь. По простыне, вдоль трупа бегает взад-вперед большой рыжий кот. Он задевает лапами длинный металлический прут, лежащий наискосок на углу стола, и от этого прут, перекатываясь, издает негромкий скрежещущий звук.

Удивительно, ведь кот давно мертв…

Запертая санитаром дверь не поддается. Какой идиот наделал в морге таких прочных запоров. Здешние «пациенты» в бега не ударятся. Пока длится безуспешная борьба с замком, не известно как оказавшаяся здесь молодая женщина, убрав простыню, склоняется над мертвым и ласково гладит его по голове. Желтые веки трупа приподнимаются, и, выворачивая шею, мертвец оглядывает помещение. Голубоватые ногти со скрипом царапают цементную столешницу. Женщина помогает ему сесть.

Свет тускнеет. Лампы медленно гаснут, как в кинотеатре перед началом сеанса.

Становится темно и страшно, страшно до такой степени, что вопль, давно пробивавшийся сквозь гортань, вырывается, наконец, наружу, освобождая легкие и изгоняя кошмар.

2

Сергей Репин очумело сел на постели, но тут же снова со стоном повалился навзничь, будто в него угодила бандитская пуля. Голову терзал пыточный механизм, в глаза набилось толченое стекло, в области диафрагмы то и дело вспухала тошная волна похмельной немочи и привольно катила через каждую клеточку стонущего организма, а за ней, как гром за вспышкой молнии, следовал леденящий озноб. С каждым движением тела эти ужасные явления нарастали.

По причине слабого знакомства с художественной литературой Сергей ничего не ведал о злосчастном директоре театра «Варьете», Степе Лиходееве, и драматических перипетиях его судьбы. Но если бы сию минуту рядом с кроватью появился черт, дьявол, домовой, хоть кто — с какими уж там кастрюльками да хрусталями! — с бутылкой портвейна, Репин все бы отдал за стакан целебной жидкости, кроме, пожалуй, служебного удостоверения и табельного оружия.