Подводники атакуют - [8]

— Будем ложиться на грунт, — сказал я о своем решении помощнику командира, в обязанности которого входило провести подготовительные мероприятия к производству маневра.

— А если мы «следим»? Ведь корпус пробит, возможно выделение соляра. Наверху, видно, штиль...

— Штиль-то штиль, — возразил я, — но ведь скоро шестнадцать часов. Надо полагать, вечерняя рябь уже появилась, и если мы выделяем небольшие пятна, они будут незаметны, во внешних цистернах топливо израсходовано, а внутренние невредимы.

Осторожно, чтобы не взбаламутить ил, мы легли на грунт в 18 кабельтовых от места последней атаки катеров. Сразу же были остановлены механизмы, которые могли издавать шумы, слышимые за пределами корпуса подводной лодки. По кораблю было объявлено приказание о соблюдении полной тишины.

Гидроакустический пост играл особенно важную роль. Он должен был заблаговременно предупредить об опасности, причем с таким расчетом, чтобы мы успели сняться с грунта и начать уклонение. Гидроакустик понимал это, специального напоминания ему не требовалось.

С технической точки зрения, гидроакустическую аппаратуру подводных лодок времен второй мировой войны никак нельзя было назвать совершенной, в том числе, конечно, и ту, которую использовал наш корабельный «слухач» матрос Иван Бордок.

Иван Бордок до самозабвения любил свое дело. Он настолько хорошо изучил аппаратуру, что сам смог предложить кое-какие усовершенствования. При этом ему пришлось выдержать «большой бой» с конструкторами, которые не сразу соглашались с ним. И он оказался победителем. Инженеры, вынужденные признать целесообразность применения рационализаторских предложений нашего скромного «слухача», были поражены, когда узнали, что Бордок окончил только семь классов и с техникой впервые познакомился на подводной лодке. Все свободное время он проводил за своей аппаратурой, даже тогда, когда достиг высокого мастерства. «Зазнаться можно незаметно для себя», — ответил он однажды матросу Поедайло, который заявил, что если много занимаешься одним и тем же предметом, то он надоедает и становится противным.

— Пробоина заделана! — докладывали по телефону из аварийного помещения. — Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека.

— Откачивать воду за борт не разрешаю! — ответил я.

Люди, находясь по пояс в воде, работали в очень тяжелых условиях. Им приходилось дышать сжатым до нескольких атмосфер воздухом. Утомляемость от этого резко повысилась, однако никто из подводников не жаловался.

— Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, — вполголоса говорил кому-то Трапезников.

Я взглянул в его сторону, но увидел только торчащие из-под палубы ноги. Сам он был в трюме и исправлял что-то в арматуре помпы.

— Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, — раздалось в ответ.

Кто именно отозвался, по голосу я сразу не определил и заглянул в маленький трюмик, в котором едва мог поместиться один человек.

— Поедайло? Вы что делаете в трюме? — удивился я.

— Помогаю Трапезникову, товарищ командир! — браво отвечал матрос, ухитрившийся улиткой обвиться вокруг фундамента помпы.

— А кто на записи?

— Механик сам. Он мне разрешил. Трапезникову одному не справиться... работа сложная...

— Вас просит к телефону Каркоцкий из аварийного отсека, товарищ командир! — протянул мне телефонную трубку механик.

Однако разговор с парторгом пришлось отложить. Докладывал басом гидроакустик:

— Правый катер дал полный ход! Расстояние более двенадцати кабельтовых.

— Сближается с нами или нет? — машинально переспросил я.

— Никак нет, к нам не приближается, товарищ командир, — уточнил Бордок, — но, похоже, идет в атаку.

— По кому же он тогда... в атаку-то? — бубнил Поедайло.

— Наверно, по луне, — шептал Трапезников, — от нас научился, видать. Тут, брат, с кем поведешься...

— Прекратить в трюме болтовню! — рассердился механик. Несмотря на напряженность обстановки, в голосе его улавливался с трудом сдерживаемый смех. — Вы делайте...

Раскатом грома прозвучал взрыв серии бомб.

— Расстояние до катеров более двадцати кабельтовых. Сближения не отмечаю! — спокойно докладывал Бордок, как бы разговаривая сам с собой. — Второй катер дал полный ход. В атаку, вероятно...

— Они атакуют какой-то ошибочный объект, — решил помощник. — Нас, похоже, потеряли.

— Товарищ Каркоцкий, — передал я в телефонную трубку, — отсек пока осушать нельзя. Придется продержаться.

— Я не потому вас просил, — ответил Каркоцкий. — Хотел доложить, что у нас все в порядке. Можем держаться сколько потребуется.

Новая серия глубинных бомб! Катера, несомненно, считали нашу подводную лодку погибшей и сбросили последние запасы своих бомб на месте предполагаемой ее гибели просто для собственного успокоения.

Более сорока минут охотники ходили в зоне слышимости наших гидроакустических приборов. Наконец они исчезли.

— Осушить торпедный отсек! — получил я возможность подать желанную команду. — Приготовиться к снятию с грунта!

Невозможно описать, с какой радостью выполнялось экипажем это приказание.

Люди, словно подброшенные электрическим током, бросились к механизмам, проверяя и готовя их к пуску. Корабль ожил, все пришло в движение. Выбрасывая тонны воды за борт, на полную мощность заработала главная осушительная помпа, за которой так ухаживал Трапезников; трещал компрессор, забирая обратно в воздухохранители сжатый воздух, отправленный в отсек во время борьбы с аварией; по переговорным трубам летели доклады о готовности боевых постов к всплытию.