Подводная газета - [11]
. Рыбка такая.
И Кот был не домашний. Морской кот. Скат-хвостокол.
И живут они не во дворе, а в море.
Но всё равно: хоть рыба-Кот и рыба-Собака не собака и кот, а живут, как кошка с собакой!
Беспокойный для сазанчика выдался год: приключение за приключением! Зиму всю продремал: не ел, не двигался и не рос. Зато весной, когда широко разлилась вода, всё наверстал.
Вода нагретая, еды всякой от пуза: живи да веселись! Но схлынула вода и пришла беда: застрял сазанёнок в яме. Какая живность была — всё поел. Худо. Голодно, душно, грязно.
Так бы и задохнулся, если бы не спасли. Посадили его в ведёрко, перенесли в чистый пруд. Ещё и подкармливать стали.
Развеселая, сытная началась снова жизнь! Но не надолго: перестали сазанчика угощать, а в пруду еды мало. Кое-как до зимы дотянул. А зимой известно: ни есть, ни двигаться, ни расти — только дремать.
Ничего бы мы про жизнь этого сазанчика не узнали, если бы… не его дневник! Да, да, он про всё написал. Не буквами, не на бумаге, а на рыбий манер — полосками на чешуйке. Чешуйка — как листок дневника.
Два плотных тёмных кольца — это запись о двух зимах: «Не ел и не рос!» Между зимними кольцами — полоски-строчки о приключениях. Широкие, светлые «строчки»: «Весело и сытно жил на разливе, рос не по дням, а по часам!» Строчки поуже, погуще, темнее: «Сидел в яме голодный и сонный».
Опять размашистые светлые строчки: «Объедаюсь в светлом пруду, расту вдоль и поперёк». За широкими колечками — колечки поуже: «Перестали подкармливать кашей!» И рядом второе кольцо зимы, опять: «Не ел и не рос».
Так мы перевели эти рыбьи записи на чешуе.
Каждый год пишут рыбы историю своей жизни. Колечко к колечку, как строчка к строчке. Всё и обо всём.
Человек в воде теряет свой вес. Под водой он становится невесомым, как в космосе. Поэтому «выудить» даже очень тяжёлого человека можно на самой тонкой леске. Но это при условии, если он не станет сопротивляться. А сопротивляться в воде человек может очень сильно.
Проверено, что хорошего пловца вытащить из воды в два раза труднее, чем акулу такого же веса!
Подводная лодка «Северянка» служит науке.
Сняты торпедные аппараты и скорострельные зенитные пушки. Сделаны окна-иллюминаторы — чтобы видеть. Налажены гидроуши — чтобы слышать.
Лодка ищет не вражеские корабли, а косяки рыб. Звучит сигнал — не боевой тревоги! — сигнал погружения. Первого мирного погружения.
«Вот оно, царство Нептуна! В боковых иллюминаторах — как бы лунная ночь. В сверкающем фосфорном свете отражаются мелкие медузы. Поднимаются вверх похожие на снег микроскопические организмы — колянус — черноватые рачки с прозрачными крылышками.
В толще моря они светятся точно так же, как пылинки в воздухе тёмной комнаты в луче солнечного света.
Морская вода, видимая через верхний иллюминатор, неузнаваемо светла и чиста. Её матово-голубой цвет напоминает безоблачное знойное небо, а колянус — обычных земных комаров.
Изредка мелькают рыбы. Воздушные пузырьки, похожие на ртутные шарики, упруго рвутся вверх.
Мы опускались всё ниже и ниже и видели, как постепенно мерк день. В сумеречном свете вспыхивали новые звёздочки фосфоресцирующих животных. По ним только и догадывались о нашем движении. Если бы вода была лишена всего живого, нам бы казалось, что лодка неподвижно висит над бездной. Мы не ощущали никакой качки.
„Тик-так“ — стучали стрелки двух работающих эхолотов. Сигналы одного из них опускались на трёхкилометровую глубину и, отражаясь, чертили на ленте причудливый хребет дна. Сигналы другого эхолота шли по курсу.
Точки и пятна на ленте обозначали плавающую впереди рыбу».
Сообщает подводная лодка «Северянка»:
«Перед нашими глазами, выхватываемая лучами светильников из вечной ночи океанских глубин, медленно проходит сельдь. Но что это? Рыба совершенно неподвижна, она как бы в оцепенении. И в разном положении! И спиной вверх, и, как капля, головой вниз, и по диагонали — десятки, сотни неподвижных сельдей. Странная какая-то рыба! Почему она безжизненна? Лодка вся в зареве прожекторов, а сельдь, как известно, боится света. Может быть, это погибшая в результате какой-то эпидемии рыба или просто отход промысла — сельдь, выброшенная из сетей? Неясно.
Проходит час, другой. Мы самым малым ходом продвигаемся среди парящих в холоде и мраке океанской глубины, не подающих признаков жизни скоплений атлантической сельди. Рыба крупная, жирная и с виду не имеющая никаких дефектов, но совершенно неподвижная.
Около семи утра Виктор заметил, как одна из висевших вниз головой рыб зашевелилась и какими-то робкими рывками пошла вглубь. Чем ближе рассвет, тем больше таких оживающих сельдей.
К восьми утра все находящиеся в поле зрения наблюдателя сельди стали проявлять отрицательное отношение к свету и уходить от него. А ещё через полчаса мы уже не видим ничего».
Посреди синего моря огромная коричневая клякса. Вокруг кляксы кружат китиха с китёнком. Китиха китёнку кашу заваривает.
Коричневая клякса — это и есть каша. Особая каша — китовая. Не из крупы она, а из крошечных морских рачков. Рачков этих в кляксе — миллионы. Но китихе кажется, что недостаточно каша крута для её китёнка. Вот и кружит она, сгоняя рачков к центру, чтобы была каша погуще. Ей ли не знать аппетита своего чада! Полгода по пятнадцать вёдер за день молока выпивал. И какого: густого, как сметана! Если на коровье перевести, то 150 ведер получится. Потому и прибавлял китёнок за день сто килограммов!
