Подвиг «тринадцатой» - [12]

Долго ходили по палубам и помещениям лайнера солдаты, буквально ошарашенные увиденным богатством и красотой. И снова убеждались, что роскошь эта не для них, а для избранных, для элиты страны!

Помнится, во время экскурсии по лайнеру офицер со значком члена НСДАП в петлице рассказывал, почему лайнер носит это имя. Вильгельм Густлоф был активным партайгеноссе, одним из ближайших сподвижников фюрера. Он организовал и возглавил членов партии национал-социалистов в Швейцарии, в ее немецкой части. Видимо, это не понравилось врагам фюрера, да и правительство Швейцарии побоялось потерять часть страны, населенную немцами. И вот в один из февральских дней 1936 года в кабинет Вильгельма Густлофа под видом курьера из Германии проник какой-то югославский юноша. Он всадил в лоб Густлофа пять пуль из пистолета…

На похоронах своего боевого товарища присутствовал сам Адольф Гитлер.

— Смерть твоя не была напрасной, — заявил тогда фюрер. — Память о тебе мы сохраним!

И вот, когда фюрер заказал для цвета нации, для своих партайгеноссе туристский лайнер, он нарек его именем своего сподвижника — Вильгельма Густлофа.

Теперь на судно, названное «плавучим раем», грузятся тысячи испуганных, потерявших голову господ. А это значит только одно — бегство. Правда, бегство хорошо подготовленное. В предыдущие дни на лайнер загрузили сотни машин продуктов, вин, деликатесов. А на палубе установили шесть счетверенных 88-миллиметровых артустановок. Все-таки опасно в море — русские катерники, летчики и подводники внушают страх. А бежать все равно надо!

Вон к подтянутому, лощеному офицеру, стоящему на палубе лайнера возле главного трапа, пробивается толстяк — наверняка чиновник какого-нибудь гебитс-комиссариата из Остланда, Польши или Прибалтики. Как он раскланивается, что-то объясняя или что-то выпрашивая у того офицера! Да-а, когда дело касается жизни или смерти, куда исчезает надменность и респектабельность больших господ: они, как все смертные, улещивают и унижаются, стараются разжалобить…

А вот — птицы особого полета: офицеры в черных мундирах и фуражках с черепами на высоких тульях. Видимо, из концентрационных лагерей — Штутхофа, Майданека или Аушвица. Нетерпеливо поигрывают стеками, переглядываются, будто отыскивая кого, нервничают. Нервничают господа…

То и дело взвизгивают тормоза останавливающихся возле трапов легковых машин. Из одних нарочито неторопливо выходят затянутые в черные кожаные пальто местные фюреры и гауляйтеры из Восточной Пруссии и Померании, генералы в серо-голубых шинелях с красными атласными отворотами и меховыми воротниками. За каждым из них денщики, адъютанты и порученцы несут чемоданы, ящики, тюки. Наверняка в них «боевые трофеи» — картины и золотые часы, кольца и драгоценные камни, не имеющие цены музейные кружева и меха, тончайшего фарфора сервизы…

А вот другие — как видно, рангом помельче — явно не скрывают растерянности: суетятся, лебезят перед служащими лайнера. Что и говорить: жизнь дороже всего. Спастись, спастись любой ценой — вот что главное! Где уж тут разбираться в тонкостях этикета и нравственности, где уж помнить о пределах допустимого?

К концу первого дня погрузки все фешенебельные каюты были заняты высокопоставленными чиновниками, партийными функционерами, представителями генералитета, офицерами гестапо и СС. А пассажиры все прибывали и прибывали. Теперь приходилось в двухместные и четырехместные каюты подселять еще и еще. В них набивалось по восемь — десять человек. Однако мест явно не хватало.

Все чаще и чаще прибывающие высокие чины обращались к пассажирскому помощнику капитана Гейнцу Шену с просьбой устроить куда угодно, хоть в помещения пятой или шестой палубы, даже неподалеку от работающих машин. Мест не хватало, а обстановка все больше осложнялась. Вполне вероятна была перспектива остаться на причале. Ведь перегружены уже и «Ганза», и «Геттинген», и другие суда конвоя…

То и дело рассматривая разграфленные карточки размещения пассажиров, Шен рекомендовал опоздавшим занимать места в гимнастическом зале, кинотеатре, танцевальном зале, а то и в зимнем саду. И те соглашались!

На третий день погрузки, когда лайнер принял уже около трех тысяч пассажиров — почти вдвое больше, чем полагалось по техническим условиям, — начались столкновения претендующих на одно и то же место. И смешно, и грустно было помощнику капитана смотреть, когда солидные, респектабельные господа доказывали один другому свое преимущественное право удрать.

— Меня направил сюда сам герр Форстер! — кричал, потрясая раскрытой книжечкой в красном переплете, толстяк в дождевике. — Понимаете, сам герр Форстер!

Ссылка на самого гауляйтера Данцига явно была рассчитана на то, чтобы сломить сопротивление противника. Однако даже такие доводы не убеждали.

— Но ведь я прибыл раньше. И я получил именно это место! — брезгливо морщась, отталкивал толстяка сухопарый оберст, придерживающий левой рукой то и дело падающий монокль. — Вы не имеете права претендовать на место, отданное мне!

С каждым часом таких сцен, в которых участвовали люди с гестаповскими значками, витыми погонами, в кожаных регланах партийных руководителей, становилось больше. Крепкие словечки, угрозы возникали все чаще и чаще. Тщательно скрываемые прежде животный страх за жизнь, презрение к окружающим и стремление любым способом обрести «место под солнцем» потеряли маскировку. Появилась реальная угроза жизни этих людей! В страхе за себя, в безумном желании быстрее удрать из Данцига, в тщетной надежде на успех бросались они то к обшитым кожей дверям кабинета герра Форстера — гауляйтера Данцига и обер-бургомистра Готтенхафена, то к Гейнцу Шену — пассажирскому помощнику капитана лайнера, маленькому человеку с большими возможностями.