Подвиг солдата - [4]
— Не знаю, — тоже шёпотом ответил Глеб. Он обиделся на лейтенанта за такой разговор и покраснел от обиды.
— Смелые люди нужны не только в разведке, — сказал лейтенант, помолчав. — Нелёгкое дело досталось тебе, солдат Ермолаев. Ох, какое нелёгкое! Ты со своим ПТРом будешь сидеть в самом переднем окопе. И ты непременно подобьёшь танк врага. Иначе он подойдёт к траншее, где обороняется взвод, и всех передавит гусеницами. Пока у нас тихо, с вами, новичками, займётся опытный бронебойщик. Потом помощника получишь. Ты — первый номер в расчёте, он будет вторым. Иди…
На том участке фронта в то время действительно было тихо. Где-то земля сотрясалась от взрывов, где-то гибли люди, а здесь, на ровном сухом лугу, заключённом между двумя рощицами, только кузнечики стрекотали. С настырным усердием извлекали они из своих сухоньких телец однообразные звуки — без передышки, без остановки. Не ведали кузнечики, какой смерч пронесётся над лугом, не знали, как горяча и туга взрывная волна. Если бы ведали, если бы знали, поспешили бы высокими прыжками — через кустики полыни, над кочками — подальше от этих мест.
Солдат Глеб Ермолаев кузнечиков не слышал. Он усердно работал лопатой — рыл свой окоп.
Место для окопа было уже выбрано командиром. Отдыхая, когда слабели руки, Глеб старался представить, где пойдёт танк фашистов. Получалось, что танк пойдёт там, где и предполагал командир, — по ложбине, что тянулась через весь луг слева от окопа. Танк, как и человек, тоже старается укрыться в каком-либо углублении — чтобы труднее было попасть в него. А стрелять в танк будут наши пушки, замаскированные в рощицах. Окоп в стороне от ложбины. Когда танк будет на одной линии с окопом, солдат Ермолаев влепит ему в бок бронебойно-зажигательную пулю. На таком расстоянии промахнуться трудно. Пуля пробьёт броню, влетит в танк, попадёт в бак с бензином, или в снаряд, или в мотор — и дело сделано.
Но что если танков окажется два или три? Что тогда?
Представить, как он будет воевать с тремя танками, Глеб не мог. Но не мог он допустить в своих мыслях, что вражеские машины пройдут к траншее. «Пушки подобьют», — успокаивал он себя и, успокоенный, снова принимался долбить лопатой закаменевшую глину.
К вечеру окоп был готов. Глубокий настолько, что в нём можно было стоять во весь рост, он понравился Глебу. Глеб поверил в надёжность укрытия и ещё целый час хлопотал, благоустраивал его. В боковой стенке выкопал нишу для патронов. Ещё выкопал ямку для фляги с водой. Несколько раз уносил в плащпалатке глину — подальше от окопа, чтобы коричневое пятно не выдало врагам его убежище. С этой же целью утыкал ветками полыни насыпь перед окопом.
Второй номер — помощник, обещанный лейтенантом, пришёл к Глебу только в сумерках. Вместе со взводом он тоже занимался земляными работами — солдаты углубляли траншею, копали ходы сообщения.
Второй номер был втрое старше Глеба. На его небритом лице сияли лукавством голубые глазки. Красноватый носик торчал шильцем. Губы были вытянуты вперёд, словно постоянно дули в невидимую дудочку. Ростом он был мал. Совсем короткими показались Глебу его ноги — в башмаках и обмотках. Нет, не такого товарища ждал бронебойщик Ермолаев. Ждал опытного бойца, которому с почтением и радостью подчинился бы, которого слушался бы во всём. И первый раз за всю неделю, что был на передовой, Глеб встревожился. Стало ему тоскливо, появилось предчувствие чего-то нехорошего, непоправимого.
— Семён Семёнович Семёнов, — назвал себя второй номер.
Он сел на край окопа, ноги опустил вниз и постучал каблуками о глинистую стенку.
— Крепкая земля. Не обвалится, — сказал понимающе. — Но очень глубоко. Мне из этого окопа только небо будет видно, а мы ведь не по самолётам должны стрелять — по танкам. Перестарался ты, Ермолай Глебов.
— Я по своему росту копал. А зовут меня Глеб Ермолаев. Вы фамилию и имя перепутали.
— Перепутал, — очень охотно согласился второй номер. — А моё прозвание очень удобное. Заменяй фамилию отчеством, отчество именем — всё равно будет правильно.
Семён Семёнович посмотрел вдаль, туда, где у конца луга серой неясной полоской виднелась просёлочная дорога, и проговорил:
— Длинное у тебя ружьё, а надо бы ещё длиннее. Чтобы достало через луг до дороги. Танки-то оттуда пойдут… Или ствол согнуть — буквой Г. Присел в окопчике — и стреляй в безопасности… Однако, — тут голос Семёна Семёновича стал строгим, — сделал ты, Глеб Ермолаев, ещё одну ошибку — выкопал окоп на одного. Мне на лугу, что ли, лежать? Без укрытия? Чтобы меня в первую минуту убили?
Глеб покраснел, как в разговоре о разведке с лейтенантом Кривозубом.
— То-то! Ты — первый номер, командир. Я— второй номер, подчинённый. А мне приходится учить тебя. Ну ладно, — закончил Семён Семёнович великодушно, — завтра и мне ямку прикопаем. Не велика работа. Я сам-то не велик…
Последние слова растрогали Глеба. Ночью он долго не мог заснуть. Через шинель, постеленную на земле, кололи то ли камешки, то ли жёсткие корешки. Он поворачивался, чтобы было удобнее, слушал, как ходит часовой вдоль траншеи, и думал о Семёне Семёновиче. «Он, верно, добрый человек. Они, верно, подружатся. А окоп Глеб сам доделает. Пусть Семён Семёнович отдыхает. Он и стар. Он и мал. Ему на войне вот как тяжело!»
