Подвиг Сакко и Ванцетти. Легенда Новой Англии - [63]

В этот последний час еще больше стало пикетчиков вокруг резиденции губернатора. Пошли разговоры о том, что надо бы двинуться к тюрьме. Но люди, которые шагали в рядах пикетчиков, уже знали со всей ясностью, что даже такая попытка не сможет изменить ход событий и отвратить то, что должно было случиться. Время от времени губернатор отдергивал шторы на окнах своего кабинета и глядел вниз; но теперь, в этот поздний час, он уже привык к народу, толпившемуся возле его дома, и это зрелище больше его не смущало.

В Лондоне не было еще пяти часов утра, а люди всю ночь прошагали по замкнутому кругу в траурном бдении. Лица английских углекопов, текстильщиков и докеров стали серыми и изможденными после бессонной ночи. От человека к человеку передавалась весть, что наступил последний час перед казнью. Из гущи утомленной толпы вырвался тяжкий вздох, а согбенные плечи, казалось, согнулись еще ниже, когда люди против воли остановились перед преградой, воздвигнутой пространством и временем.

В Рио-де-Жанейро шел второй час ночи; толпа все росла, она теснилась перед зданием посольства Соединенных Штатов, а крики вызова и гнева раздавались с такой силой, что, наверно, достигали небес и небеса отражали их эхо в беспредельную даль — вплоть до самого города Бостона в штате Массачусетс.

В Москве рабочие выходили из дому, шли на свои фабрики и заводы. То там, то здесь люди, сгрудившись, стояли у газетных витрин, шепотом задавая друг другу вопрос:

— Который час теперь в Бостоне?

Многие рабочие украдкой утирали глаза и откашливались, другие же не смущались своих слез — так же, как не стыдились их и трудящиеся Франции на исходе своей ночной вахты перед американским посольством.

В Варшаве показались первые проблески утренней зари. Демонстрации были там под запретом, и их разгоняла полиция. В ночной тиши безмолвно, как привидения, скользили тени рабочих: заканчивалась расклейка нелегальных листовок, призывавших население Варшавы сделать еще одно последнее усилие для спасения жизни Сакко и Ванцетти.

В далеком Сиднее, в Австралии, день был в самом разгаре. Портовые рабочие, бросив крючья и тросы, шагали, по восемь человек в ряд, к американскому посольству, скандируя гневное требование: чтобы никто не смел лишать их той частицы жизни, которая заключалась для них в жизнях сапожника и разносчика рыбы.

В Бомбее, на большой бумагопрядильной фабрике, кули сошлись к началу смены; вдруг один из них, легкий, как акробат, вскочил на станок.

— Мы бросим работу на этот час, этот последний час, который осталось жить двум нашим товарищам, — крикнул он.

В Токио полицейские, яростно размахивая длинными палками, старались прогнать рабочих, столпившихся перед посольством США. В Токио был полдень, и в бедных рабочих кварталах из уст в уста передавалась все та же весть, и никто но скрывал своих слез. Если бы плач можно было уловить и запечатлеть, он опутал бы весь мир легким узором звуков. Никогда еще, с тех пор, как на земле появились люди, не было ничего, что объединило бы род человеческий так тесно, так непосредственно и с такой силой.

В Нью-Йорке площадь Юнион-сквер была заполнена безмолвными людьми, чей плач сливался с плачем миллионов. Каждую минуту на площадь приходили все новые и новые вести, и люди смыкались теснее, чтобы ощутить плечо и локоть соседа, чтобы лучше приготовиться к встрече с костлявой старухой — смертью.

В Денвере, штат Колорадо, часы показывали на два часа раньше, и, быть может, поэтому у людей сохранилась надежда, что все еще может измениться; в Денвере еще собирали подписи под петициями, рассылали телеграммы и требовали от телефонисток, чтобы они еще раз связали их с резиденцией губернатора в Бостоне. То же самое происходило и в Сан-Франциско, где еще не было девяти часов вечера. В Сан-Франциско продолжалось гневное шествие рабочих и работниц, а в местном комитете защиты Сакко и Ванцетти шла такая же напряженная, лихорадочная деятельность, как и в Денвере. Во всех концах Соединенных Штатов Америки действовали комитеты защиты, боровшиеся за жизнь Сакко и Ванцетти; иногда они снимали конторские помещения, в других случаях располагали лишь письменным столом, а подчас просто занимали угол жилой комнаты, предоставленный какой- нибудь семьей. Но где бы ни помещались комитеты защиты, вокруг них собирались люди; они надеялись, что, сплотившись в небольшой человеческий коллектив, умножат и укрепят свои собственные силы и в то же время принесут хоть какую-нибудь пользу делу тех двух людей, которые стали им братьями.

Город Бостон окутала пелена непроницаемого мрака, там вряд ли можно было найти взрослого или ребенка, которые не ощущали бы с большой, подчас мучительной остротой то, что должно было произойти в Чарльстонской тюрьме. На маленьком полуострове тюрьма сверкала огнями; полные опасений и тревоги, припали к своим пулеметам стражники. Солдаты и полицейские охраняли каждый вершок тюремной стены; на прилегающих улицах сновали сыщики в штатском. Для тех, чья жизнь и чье назначение в жизни сводились к тому, чтобы гонять людей, словно скот, то, что происходило в Бостоне, да и во всем мире, оставалось неразрешимой загадкой. Они не могли найти к ней ключа и объяснить себе, почему такая значительная часть человечества разделяет предсмертную муку двух ненавистных им красных. Официальное объяснение гласило, что коммунисты используют судьбу этих двух людей в своих коммунистических целях; но уже сейчас буря охватила мир с такой силой, что официальное объяснение не выдерживало критики; оно рассыпалось, как карточный домик, оставив без ответа вопрос, который задавали себе те, кто по своему положению должен был ненавидеть двух обреченных на смерть итальянцев и рьяно желать их гибели. Но для тех, кто принимал близкое участие в защите Сакко и Ванцетти, этот последний час превратился в пытку. Трудно сказать, сколько людей посвятили себя борьбе за справедливость для Сакко и Ванцетти, но, без сомнения, число их на всех континентах земного шара достигало сотен тысяч, и в этот последний час каждый из них нес свой крест по-своему.