Подвиг, 1983 № 23 [альманах] - [20]

— А спать надо научиться, — проговорил Филиных, — отдыхать необходимо научиться. В любых обстоятельствах. Не научимся — из-за усталости не дойдем до Берлина. — И улыбнулся.

Шутил он, конечно, да тогда я и не думал, что вот лично мне удастся дойти до Берлина, удастся принять участие в его взятии, пройти по его улицам. В ту ночь до Берлина еще были впереди тысячи километров обожженной, истерзанной фронтовой земли, пахнущей трупами и гарью.

Около получаса я все же подремал, прежде чем всех нас подняли до свету и поставили нам новую боевую задачу: с подходом наших танков, которые нынче обязательно подойдут, атаковать противника, выбить его из первой траншеи, а затем и из второй.

Еще в темноте среди нас появились саперы, проделали проходы для машин.

Передний край в это утро, можно сказать, затих. Лишь изредка со стороны противника постреливали на всякий случай. Мы все по ячейкам готовились в атаку, но вышло все по-другому: танков наших не слышно было, а вот от немцев прилетел диковинный, с двумя фюзеляжами, самолет, закружился над нами. На огонь зениток «рама» словно не обращала никакого внимания. Покружилась и улетела. Вскоре появились бомбардировщики плотной большой группой. Я, как и прошлым днем, успел насчитать всего три десятка, а потом пришлось поглубже скрыться в ячейке. Бомбежка эта показалась мне более яростной. И артобстрел тоже. Да так, видно, и было, потому что зарыло меня поглубже в этот день. В общем, едва мне удалось откопаться, как послышался уже знакомый рокот — это слева шли на нас танки.

И все повторилось, только в этот раз немцы повели себя иначе: часть танков остановилась и начала обстрел, а другая часть поползла в атаку. Пехоту мы отсекли, но танки пошли дальше. Я опять схватился за гранату, потому что опять в сторону моей ячейки свернул один танк. Но до меня он не дошел. Почти на том же месте, что и вчера, танк подорвался на мине. Танкисты начали выпрыгивать, и мы с новым соседом, Сосновских, открыли огонь. Один из них упал. Мне, конечно же, показалось, что это я его подбил. Для надежности еще выпустил по нему очередь. Он дернулся, ноги у него мелко задрожали, и он затих. Что ж, возможно, этот танкист и был первым, лично мною выведенным из строя солдатом противника…

Танк загорелся, танкисты разбежались, и мы с Сосновских получили возможность осмотреться. Оказалось, что часть танков все же прошла нашу траншею. Выстрелов наших пушек мы не слышали, но две или три машины загорелись вдруг, и тогда остальные стали откатываться, пятясь, продолжали вести огонь.

Еще не успели они отойти за свои позиции, как вся, наверное, какая была, артиллерия наша открыла огонь и сплошной черной стеной встала перед нами земля. Это была первая наша артподготовка, какую мне удалось увидеть. Продолжалась она около двадцати минут и еще не стихла, как я различил новый гул моторов. Уже привычно стал оглядывать небо и землю в стороне противника и испугался было, ничего не заметив. И тут только сообразил, что это наконец-то подходят долгожданные наши танки, наши тридцатьчетверки.

Я приготовил оружие и гранаты, зачем-то потуже подтянул ремень, ожидая красной ракеты, по сигналу которой мы должны устремиться вперед. Уже в трех-четырех метрах от меня переползла тридцатьчетверка, а ракеты нет. На мгновение мне почудилось, что я проворонил сигнал, но только тогда сообразил: не может того быть — ребята и слева и справа в ячейках.

В этот момент и увидел ракету. Почти тотчас, не знаю, как в этом грохоте и различить-то было, но услыхал я голос командира роты Тищенко:

— Вперед!

Сколько раз представлял я, как выпрыгну по этой команде на бруствер в настоящем бою, сколько раз исполнял это на учениях, а вот когда дошло до дела, почувствовал — не могу вроде бы, невозможно это сделать — выбраться из спасительной земляной ячейки!

Лишь заметив, что Сосновских выкарабкался уже из траншеи и начал пристраиваться к танку, я поспешил чтобы не отстать.

За танком мы побежали втроем — Сосновских, я и Борисенко. Но бежали недолго — вокруг начали рваться мины, мы все попадали на землю и залегли кто где. «Ура!» наше само собой стихло — да и понятно: под мины в открытом поле попали все мы впервые.

Лежа я продолжал осматриваться: залегли все, но никто не отползал к окопам.

Вероятно, повели немцы и сильный противотанковый огонь. Я увидел, как вспыхнула соседняя тридцатьчетверка, услыхал, как проскрежетала, срикошетировав, бронебойная болванка по башне нашего танка, за которым мы залегли.

Я не сразу обнаружил наши штурмовики, которые уже обрабатывали позиции немцев впереди. Лишь тогда обнаружил, когда внезапно начал стихать минометный огонь. И тотчас взревели танки моторами, и, верно, передали команду по рации. Как ни был я оглушен, но снова услыхал знакомый голос Тищенко:

— Вперед! Вперед, уральцы!

И мы поднялись с криком «ура!» и побежали к траншее. Теперь казалось, что огонь из нее вели слабый…

Не добежав 15―20 метров, на ходу облюбовав воронку и прыгнув в нее, я метнул гранату. Когда услыхал, что она взорвалась в траншее, снова вскочил, добежал до бруствера, упал, как нас обучали, на землю, раза два перекатился. Еще падая, увидел фашиста, зажавшегося в уголке метрах в пяти. Не вставая, выпустил по нему очередь и лишь тогда сообразил, что он уже убитый. Не утерпел, чтоб не подбежать и не заглянуть в лицо — ведь это был первый, лицом к лицу в боевой обстановке увиденный мною враг. Любопытство могло обойтись мне дорого, потому что вдруг из-за поворота, пятясь и ведя вдоль траншеи огонь, появился живой немец. Я успел выстрелить первым, едва он стал поворачиваться ко мне… Уже не разглядывая, побежал, за первым поворотом наткнулся на Филиных, устремился дальше, но он схватил меня за плечи, тряхнул, прокричал в ухо: