Подвиг, 1968 № 05 - [22]

— Тогда не забудьте и про папки.

Надо отдать ему должное, он сумел принять удар красиво.

— О мадам!.. Нет слов… Очень высокий класс! — Он положил руку на папки и добавил доверительно: — Пусть это будет нашей с вами маленькой тайной, хорошо?

— Не слишком ли много тайн, господин Краммлих?

Он засмеялся и сдвинул папки с микрофона.

Вечером Краммлих допрашивал ее снова. Корректно, терпеливо. Он пытался ставить ей каверзные вопросы и ловушки, но выглядело все это уж слишком незамысловато, даже кустарно. Что это — попытка усыпить ее внимание?

Но время шло, и она знала, что с минуты на минуту терпение эсэсовцев может истощиться. А тогда… крайние меры? Пытки? Она старалась не думать об этом, да разве воображению прикажешь…

Эту ночь она спать не могла: рядом, за стеной, кого-то били, истязали, слышались истошные, душераздирающие вопли. Когда человек начинал кричать, она еще могла отличить мужской голос от женского, но потом все кричали одинаково… А один раз — ей показалось, что это длилось дольше всего, — за стеной пытали мальчишку… Она пыталась убедить себя, что за стеной никого нет, что это провокация — обычная звуковая запись, да только от этого не становилось легче.

Когда наутро после бессонной ночи ее привели на допрос, в кабинете были оба контрразведчика. Она твердила себе, что ночной спектакль не обязательно должен был предшествовать пытке. Предостережение и запугивание. Но одно было очевидным: дело входило в новую стадию. Какую? Выбор средств принадлежал им. Неограниченный выбор…

Допрос, впрочем, начался как обычно. Разговор шел в непринужденной форме. Все трое курили. Вопросы были те же, что и в предыдущие дни, отвечала она почти автоматически, все свое внимание уделив наблюдению за поведением эсэсовцев. Вскоре ей стало ясно, что Краммлих недоволен ситуацией и почему-то нервничает. Может быть, он боится что она его выдаст? Для него это было чревато серьезными неприятностями, но ей не помогло бы нисколько. Трусоват парень, вот бы никогда не подумала!..

Ее беспокоил Дитц. Почти все время он держался в тени, но что-то в его поведении подсказывало ей, что гауптман присутствует на допросе неспроста, что у него готов сюрприз или план — короче говоря, какая-то вполне определенная ловушка, и он только выжидает подходящего момента.

— Итак, вы продолжаете утверждать, что направлялись по торговым делам, — в который раз возвращался к одному и тому же Томас Краммлих.

— Да.

— Но там, куда вы едете, вас не знают, — быстро вставляет гауптман.

— Естественно. Я еду туда в первый раз.

— Но на прошлом допросе вы показали, что ехали к знакомым.

Это Краммлих. Очередная попытка «купить», заставить поскользнуться на ровном месте. Но отлично помню, что не говорила ничего подобного.

— Я не могла такого говорить.

— Простите, мадам, но в протоколе черным по белому…

— Минуточку, — говорит Дитц и листает протокол. — Вот! — Поднимает глаза и смотрит пристально, буквально ввинчивается взглядом. — Вы же едете к Терехову… Капитану Терехову!

Что это еще за уловка? Какой такой «капитан Терехов»? Но имя знакомое… Терехов… Вспомнила! Ведь это фамилия «счастливого» капитана, летчика, одного из тех, что делают ночные рейсы по выброске разведчиков в глубокий тыл. Те, что летели с ним, всегда благополучно возвращались. Даже поверье возникло, что он «счастливый». Да ты сама еще три дня назад радовалась, когда узнала, что полетишь с ним…

— Я не знаю никакого Терехова.

Дитц опускает глаза на бумаги. Поверил или нет? Но откуда они узнали о Терехове?

— Ах да, ведь это из другого протокола, — говорит гауптман и бросает подколотые листы Краммлиху. — Показания сбитого летчика.

Ясно. Дают понять, что и без того все знают, а допрос — чистая формальность. Еще одна «покупка». Бедный Терехов!..

— Сколько лет вы живете в Тукуме? — спрашивает Краммлих.

— Не помню точно.

— Прописка у вас трехлетней давности.

— Да, что-то около этого. Месяца за два до войны.

— Когда вы были дома в последний раз?

— Три дня назад.

— Должно быть, вас там еще не успели забыть?

Она уже знает, что последует за этим. Ее снабдили прекрасными документами, настоящими, без малейшей подделки. Любую комендатуру они удовлетворили бы вполне. Но для расследования с пристрастием они не годились — просто не были рассчитаны на это. Ведь не попадись она с парашютом… Непонятно, к чему весь этот фарс? Ведь они прекрасно знают, с кем имеют дело.

Но отвечать как-то надо — и она пожимает плечами. Мол, о чем вы спрашиваете, все и так само собой разумеется.

— Да, там хорошо помнят Руту Янсон, — говорит Краммлих и вдруг резким движением подносит к самому ее лицу фотографию. — Вот она. — Снисходительно улыбаясь, Краммлих протягивает фото Дитцу. — Не правда ли, удивительное сходство?

На фото незнакомая женщина. Вполне возможно, даже очевидно — настоящая Рута Янсон. Этого следовало ожидать.

— Я не понимаю, к чему такой подлог, — говорит она.

— Вот как! — Краммлих ловким движением выхватывает из-под лежащих на столе бумаг небольшой альбом. — Ознакомьтесь, пожалуйста. Альбом семейства Янсон. Снимки любительские и сделанные в различных фотоателье. Есть и групповые. Свыше сотни подлогов.