Подсолнух - [8]

Грозовая туча заволокла небо, будто прикрыла землю низкой крышей. Обезличила сопки, лишив их привычной рыжей окраски, уронила на землю несколько тяжелых капель, собрав катышки пыли и прорычав какое-то сварливо; обещание, затаилась… И вокруг все стихло, напружинилось, даже ребячьи голоса смолкли. Лиза слышала, как вызывающе громко бухает в этой тишине ее сердце. Прижав ладонь к груди, она прислонилась к перилам лестницы, закрыла глаза. Увидела пепельное лицо с чужими, заострившимися чертами.

Усилием воли заставила себя услышать его голос, чуть хрипловатый, но неожиданно взвивающийся, если он волновался.

— Вы не оригинальны, Елизавета Викторовна, этот вопрос задают мне все… Конечно, мать — педагог Мухинского, конечно, отец — известный скульптор, да и сам вроде бы не бездарь. А что, позвольте спросить, я должен изображать на своих полотнах? Девушку, мокнущую под дождем? Старика, прогуливающего собаку, и такого же, непременно дряхлого, как и его живность? Можно и так, если за этим немногим ощущается знание чего-то такого… что дает право на любой, пусть самый незначительный предмет на холсте. Знание такого, что способности обращает в талант, а художника — в личность. Меня на собеседовании спросили, как я отношусь к одному из наших выдающихся современных художников. Из тех, которые и выставки в Манеже имели и собственные альбомы на лучшей бумаге. Я сказал, что он изысканно декоративен. Его картинами хочется, как обоями, оформлять интерьеры клубов. На третий день примелькается и станет привычным узором! У меня, знаешь, дома в Ленинграде висит почти весь Ван Гог в луврских репродукциях. Это да! Ни к одному из его лиц привыкнуть нельзя. Сколько гляжу — столько эти лица терзают, изводят… И если даже просто подсолнух, то это такая выстраданная желтизна, такой зной и жажда, что до одушевленности этот подсолнух доводят.

Лиза и Никита шли тогда по узенькой тропинке, ведущей на заставу. Сперва он провожал до дома Марину Семеновну, дослушивая ее рассказ о декабристах, а потом Лиза провожала Никиту.

— И что же, значит, ты специально срезался? — ехидно сощурив глаза, как бы передразнивая его привычку, спросила Лиза.

Никита громко захохотал, подбросил в воздух фуражку и ловко поймал ее на лету головой.

— Ну вы даете, Елизавета Викторовна! Неужели уж я таким ослом выгляжу? Просто решающую роль сыграли два факта. Первый: со мной вместе поступал один поразительный тип. Для него это явно был самый последний шанс — ему уж за тридцать. Всю жизнь мотористом проплавал на дальних рейсах. На его картинах море — никакой не пейзаж! Это то, чем живет человек, его смертная тоска, его ностальгия, а в другие моменты — его лютый враг, способный поглотить, смести, с легкостью уничтожить. Короче, это — живое существо, которое он сумел подчинить своим настроениям, своему взгляду, своей философии. Он сумел так лихо выразить себя, что его даже маринистом не обзовешь, хотя ни одной работы без моря нет. На последнем туре я подумал: «Какого черта я здесь у него под ногами путаюсь?» Ситуация так складывалась, что комиссия должна была кого-то предпочесть. И ежу было понятно, что предпочтительней окажусь я со своими наследственными приметами и мамой в предынфарктном состоянии. Ну, это первое. Сюда включаются, так сказать, и мои собственные соображения, что тема художника не вымучивается в сумерках мастерской, а обретается непросто и, наверное, даже невыносимо мучительно в этом вот нашем распрекрасном мире. — Никита сказал эти слова с какой-то зрелой, выстраданной горечью, так что Лиза дернулась удивленно: «Откуда это в нем?» Он широко развел руками, точно заключил в свои длиннорукие объятия все зримое и незримое пространство. — Ну, а второй факт сугубо, так сказать, личный. Мне надо было испариться из Ленинграда, чтобы освободить этот, на мой взгляд, лучший из всех цивилизованных городов от своего присутствия в его насыщенной толпе.

Никита задумался… Казалось, забыл совсем о Лизе. Глаза сощурились привычно, стали далекими и чужими. Лиза ощутила, как ревниво зашевелились в ней недобрые предчувствия.

— Кому-то было надо, чтоб ты исчез? — осторожно спросила она.

Никита кивнул, но его отрешенный взгляд все еще, видимо, блуждал по ленинградским улицам, вглядывался в чьи-то далекие и дорогие черты…

…Сизая туча снова исторгла глухое, угрожающее ворчание. Возле крыльца послышались голоса. Лиза вскочила со ступенек, увидела двух молодых пограничников. Узнала в них начальника заставы и замполита. А навстречу им с крыльца спускалась уже Алла Сергеевна, поправляя на ходу тоненький поясок халата.

Значит, она знала, что они придут… Сама вызвала их по телефону… Или они предупредили… Она умоляюще взглянула на хирурга. Но Алла Сергеевна прошла мимо Лизы, словно та была одним из столбов, подпирающих крышу больничного крыльца. Пригласила командиров Никиты к себе в кабинет.

Секунду Лиза, оцепенев, стояла на крыльце. Постом на цыпочках прокралась в больницу. Больничный коридор оглушил тишиной. «Так тихо бывает не к добру. Как в природе перед грозой. Затишье…» — пронеслось в голове. Но Лиза тут же заставила себя не думать о плохом. Озираясь по сторонам, нашла дверь, за которой отчетливо звучал голос хирурга.