Подснежник - [2]

Взгляд его упал на сидевшего неподалеку от него тридцатилетнего светловолосого мужчину. Восемь лет назад он впервые встретился с ним в Женеве в кафе Ландольта. Тогда ему передали, что приехавший из Петербурга молодой человек марксистского направления просит о свидании.

Тот разговор в кафе был коротким — сидевший за соседним столиком человек явно прислушивался к их словам.

Условились повторить встречу в Цюрихе. Прощаясь, он вспомнил: человек, устроивший их свидание, сказал, что молодой марксист — родной брат казненного народовольца Александра Ульянова.

Конечно, восемь лет назад ни в Женеве, ни в Цюрихе Георгий Плеханов не мог думать о том, что знакомством с Владимиром Ульяновым начнется новая эпоха его, плехановской, жизни.

Отбыв сибирскую ссылку, Ульянов появился в Швейцарии второй раз летом девятисотого года. Он привез с собой план издания общерусской социал-демократической газеты, твердо веря в то, что газета послужит основой создания российской марксистской рабочей партии.

И надежды Ульянова блестяще оправдались — «Искра» сыграла решающую роль в подготовке съезда партии.

За время издания газеты бывало всякое — разногласия, споры и даже размолвки. Последняя, наиболее серьезная, произошла год назад — по поводу аграрной программы. Тогда он высказал Ульянову, пожалуй, слишком резкие замечания. В ответ Ульянов заявил, что разрывает с ним все отношения.

Пауза длилась целый месяц. Она доставила много волнений им обоим и всем членам редакции «Искры».

Он первым не выдержал напряжения и написал Ульянову письмо, в котором предложил мир ради общего дела. Чрезвычайно дорожа сотрудничеством с ним, он сообщил, что глубоко уважает его и что они на три четверти ближе друг к другу, чем ко всем другим членам редакции «Искры», а разногласия в одну четверть следует забыть во имя втрое большего единомыслия.

Ульянов ответил сразу, — кажется, через три дня. Со свойственной ему непосредственностью выражения он писал, что большой камень свалился у него с плеч, что всем мыслям о «междоусобии» — конец и что при встрече они обязательно без обид поговорят обо всем этом, но не для того, чтобы «ковырять старое», а чтобы выяснить все до конца.

И вот теперь они пришли к съезду почти единомышленниками.

— Двадцать лет назад мы были ничто, — сказал Георгий Плеханов, заканчивая свое выступление на открытии второго съезда РСДРП, — теперь мы уже большая общественная сила… Мы должны дать этой стихийной силе сознательное выражение в нашей программе, в нашей тактике, в нашей организации. Это и есть задача нашего съезда, которому предстоит, как видите, много серьезной и трудной работы. Но я уверен, что эта серьезная и трудная работа будет счастливо приведена к концу и что этот съезд составит эпоху в истории нашей партии.

Все делегаты в едином порыве поднялись со своих мест. Торжественно и взволнованно под сводами бывшего мучного склада возникла мелодия «Интернационала».

Пели самозабвенно, горячо, страстно, у многих в глазах стояли слезы. Не в силах сдерживать чувства, обменивались счастливыми взглядами, сжимали друг другу руки. Сбывалось, сбывалось, сбывалось! Несмотря на преследования, гонения, тюрьмы и ссылки, партия поднималась, вставала на ноги, расправляла плечи, пробовала голос в могучих раскатах «Интернационала».

Особенно выделялся бас одного из самых моложавых на вид делегатов съезда — необыкновенно жизнерадостного и подвижного молодого человека в студенческой тужурке и «пьербезуховских» очках с очень сильными линзами без оправы. Красная материя, которой было занавешено окно бывшего мучного склада, слегка колебалась и покачивалась, когда он брал низкие ноты.

А что же брюссельская полиция? Чины бельгийского королевского сыска, озабоченно прислушиваясь к пению, по-прежнему терялись в догадках относительно намерений собравшихся, продолжая в неведении своем называть их анархистами. Что же было в конце-то концов на уме у этих бесстрашных и беззаботных певцов? Взрывы, бомбы, выстрелы, покушения? О чем они, собственно говоря, поют? А может быть, и не поют, а молятся?

Дальнейшее наблюдение за русскими не давало ничего определенного в смысле выявления их конечных целей.

Зато о том, как проводят анархисты свое время по вечерам, брюссельские филеры могли бы рассказать много интересного.

Например, о веселом студенте в очках без оправы, обладателе красивого и сильного голоса.

Возвращаясь из мучного склада, «студент» (делегат съезда Сергей Гусев) любил выпить в буфете гостиницы «Золотой петух» рюмку коньяку, потом поднимался к себе в номер, распахивал окна и громогласно оглашал округу варварскими словами славянской песни непонятного содержания: «Нас венчали не в це-ркви!..»

Иногда ему аккомпанировал на скрипке еще один участник собраний (член президиума съезда Петр Красиков).

Оба русских оказались на редкость музыкально образованными людьми. От песен они переходили к оперным ариям, и тогда под окнами собиралась каждый раз толпа местных жителей, шумно аплодировавшая после окончания каждой арии.

Однажды, когда импровизированный концерт начался не в номере «студента», а прямо в ресторане «Золотого петуха», несколько филеров рискнули войти в гостиницу. Взору их представилось необычное для европейского глаза зрелище.