Подснежник - [132]

Он пристально смотрел на меня, а я… Я не знал, что сказать. Честно.

Гарри неожиданно рассмеялся:

– Не волнуйся, Ленни, я не настолько глуп. И твои мысли я читаю на лице твоем… Да, я понимаю, что этот номер у меня не пройдет. Этот Гарри Старкс, скажет комиссия, как был преступником, так и остался, хотя теперь он знает, почему он совершал свои преступления. Нет, не беспокойся, ничего я объяснять не собираюсь, а собираюсь только чистосердечно раскаиваться и клясться, что подобное никогда, никогда не повторится.

– Тебе придется играть по их правилам. Приспосабливаться к системе.

– Я понимаю. Самое смешное, что в какой-то степени я всегда приспосабливался, но… Сейчас главное для меня – не высовываться. И не калечить аспирантов-химиков почем зря. Хотя, если быть до конца откровенным, то, что он говорил, меня задело. Очень задело.

– Почему?

– Я подумал, что он, быть может, в какой-то степени прав. И что социология на самом деле не такая уж точная наука.

– А сам ты как считаешь?

– Я… не знаю. Кое-что вызывает у меня сомнения. Та же теория девиантности… Видишь ли, многие вещи я совершал вовсе не в знак протеста. Мне просто хотелось действовать логично и разумно, но, возможно, у меня оказалась слишком тяжелая рука.

Он опустил голову и поглядел на свои крупные кулаки.

– И еще мне кажется, – добавил он, – что в большинстве теорий не хватает чего-то важного.

– Что ж, это уже неплохо, – сказал я бодро. – Это означает, что ты сумел выработать в себе критический подход к предмету.

За последующие месяцы Гарри действительно удалось довольно неплохо разобраться в сути социологической теории. Я же все чаще испытывал потребность обсудить с ним тот или иной сложный вопрос, чтобы проверить кое-какие собственные идеи. Замечания, которые он делал, отличались язвительной прямотой и безжалостностью, зато я мог быть уверенным, что от его внимания не укроется ни один сомнительный пункт или не до конца продуманный вопрос. Особенно это касалось криминологии. А я чувствовал, что именно сейчас мне особенно нужен оселок, на котором я мог бы выправить и отточить свои теории.

Я по-прежнему рекомендовал Гарри основные работы и ссылки, которые могли иметь отношение к смутным пока идеям, которые он начал формулировать. В этой своей деятельности Гарри демонстрировал устойчивую тенденцию в сторону структурализма. У него это получалось почти инстинктивно, и, вероятно, иначе просто не могло быть. На протяжении многих лет Гарри сталкивался почти исключительно со сложившимися общественными структурами, отличавшимися крайней неподатливостью и суровостью. И именно в них он искал смысл и объяснение происходящему. Вот почему я адресовал его к Леви-Стросу и другим французским мыслителям, работы которых, как мне казалось, могли ему пригодиться.

Наш обмен письмами и мои нечастые посещения тюрьмы представляли собой как бы один большой учебный семинар. Разумеется, я бы никогда не поменялся местами с Гарри, и все же иногда я завидовал его способности до такой степени сосредоточиваться на учебе, от которой, за редчайшим исключением, его не могли отвлечь никакие привходящие обстоятельства. Эта его способность подкреплялась почти невероятным напряжением воли, которая, в свою очередь, питалась твердой решимостью не сойти с ума.

Гарри не переставал меня удивлять. Я был просто поражен, когда выяснилось, что он способен критиковать теорию девиантности не только с интеллектуальных, но и с политических позиций.

– Ты ведь марксист, Ленни? – спросил он как-то раз, когда я приехал его навестить.

– Да, – ответил я не без некоторого колебания. – Правда, не ортодоксальный, но все же….

– Мне кажется, старик Карл плохо согласуется с девиантной социологией. Я имею в виду преступников, неудачников, прочих маргиналов… всех тех, кого мой папахен назвал бы люмпен-пролетариатом.

– Разве твой отец был коммунистом?

– Да, ортодоксальным марксистом и коммунистом. Он даже вступил в коммунистическую партию – в его времена она пользовалась в Ист-Энде большим влиянием.

– Значит, он участвовал в демонстрации на Кейбл-стрит?[54]

Гарри рассмеялся.

– Конечно. Он все время ее вспоминал, словно переживал заново. «Мы заставили их отступить!» – вот как он говорил. Это был его Сталинград. Сейчас многие считают, что чернорубашечников разогнали ребята Джека Спота, но мой отец всегда говорил, что это была заслуга Лиги молодых коммунистов.

– А кто это – Джек Спот?

– Еврейский гангстер. Перед войной он держал в Ист-Энде все подпольные игорные дома и оказывал покровительство лавочникам.

– А ты? Тебе никогда не хотелось вступить в коммунистическую партию?

– Нет. Мой старик, разумеется, хотел, чтобы я пошел по его стопам, но я никогда не видел в этом большого смысла. Извини, Лен, но, с моей точки зрения, все эти коммунистические идеи – просто дешевка. У коммунистов ничего нет, но они хотят поделиться этим ничем с тобой. Абсурд.

– И тогда ты вступил в банду Джека Спота?

– Нет, Спотти никогда мне не нравился. На него некоторое время работали Близнецы, но потом они решили, что могут и сами стать королями. Ну а я поначалу вкалывал на Билли Хилла – это было еще до того, как я открыл собственное дело. Кстати, Билли и Джек придерживались совершенно разных взглядов на вещи, но сейчас это не существенно. Давай лучше поговорим о том, с чего мы начали. Скажи, Ленни, как бы ты все-таки согласовал марксизм с теорией девиантности?