Подручный смерти - [69]

Но прежде чем я попытался это сделать, дверца люка открылась.

* * *

Я впервые столкнулся с Ральфом лицом к лицу. На фотографии он был явно лучше, чем в жизни, а видеозапись сгладила все его угловатости: багровая от ярости толстая бычья шея, квадратные плотно сжатые челюсти, лоснящиеся черные волосы, в которых блестели капли дождя. Левую щеку от уха до края рта рассекал отвратительный розовый шрам. Нос был сломан под каким-то невообразимым углом – его точно кувалдой сбили набок. Крохотные глубоко посаженные глазки светились ненавистью и торжеством.

Он осклабился, сверкнув золотым передним зубом.

– Куда-то собрался?

И я упал.

Заскользил вниз, ударился о черепицу и покатился боком. Крича от ужаса, я раскинул руки в последней попытке зацепиться… Но ничто не удержало меня от падения. Крыша закончилась, подо мной был только воздух. И на мгновение я ощутил блаженство, сильнейшее, раскрепощающее чувство свободного полета. Но я просто падал. Последнее, что я запомнил перед смертью – полосатый бело-зеленый навес кафе возле автобусной станции, стремительно поднимающийся мне навстречу.

Волшебное снадобье

Я сидел на столе Шкоды и глядел на улицу. По ту сторону шоссе домов не было – только кирпичная стена и подвесной мост через канал. Все живое и неживое освещалось желтыми уличными фонарями. Высунувшись из окна, я посмотрел направо, где шоссе пересекалось с длинным мостом, нависшим над каналом и рельсами. От моста шоссе превращалось в каменистую грунтовку, которая делила луг на две половины. По этой самой дороге мы часто гуляли с Эми – и, вполне вероятно, по ней же шел Гадес воскресным июльским утром семь недель тому назад.

Когда мы возвращались к машине, из моих глаз неудержимо лились слезы. Я не плакал много лет. С тех самых пор, как мама нашла меня в ресторане за два года до моей смерти. Пока мы ехали в Агентство, горе прорывалось всхлипами и короткими рыданиями, пока лицо не распухло, как водяная бомба, готовая взорваться в любой момент. Я все еще чувствовал соленый привкус, жар и влагу на лице. Этот приступ меня опустошил.

Смерть проводил меня в комнату, но на ключ не запер, словно уловив мое нынешнее настроение. Я, конечно, и не думал убегать, но прежней трупной потребности в замкнутом пространстве у меня уже не было.

Потом я только смотрел в окно, на темнеющее небо, наблюдая за мигавшими уличными фонарями, за случайными прохожими. Но мало что видел – меня поглотили мысли о будущем.

Я понял, что на исходе завтрашнего дня я не выберу погребение заживо. В сообществе мертвецов оно считается одним из уважаемых способов ухода из жизни. Труп, утверждающий, что похоронен заживо – особенно если он занимает прежний гроб, – внушает почтение всем. Можно считать его избранным. Но у меня такой уход из жизни вызывал глубокое отвращение. На самом деле, трудно придумать более жуткий способ смерти.

Но главное – у меня возникло одно всепоглощающее желание, перед которым отступило все прочее. Именно из-за него я сидел перед окном целый вечер и думал о том, как его воплотить.

Я хотел жить.

Но выхода я не видел. Меня связывал контракт, в котором предлагалось три варианта: работа стажером (маловероятно), смерть (нежелательно) или же кладовка (непонятно). Четыре часа кряду я пытался найти другое, более удачное решение. Но безуспешно.

Последней надеждой оставался Шкода.

* * *

Послышался вежливый стук в дверь.

– Кто там?

– Мор.

– И Шкода.

Я остался на месте. На дно глубокого колодца моего сознания упала капелька воды. Встать не можешь – открой рот.

– Входите.

Дверь отворилась. Вошел Мор, держа под руку помощника Войны. Шкода, казалось, был навеселе. Безостановочно смеясь, он ввалился в комнату и плюхнулся на нижнюю кровать. И лишь когда он на секунду перестал вертеться, я разглядел у него на лбу огромный красный нарыв.

– Наш друг, – произнес Мор со скользкой улыбкой, – согласился мне помочь в небольшом эксперименте. К утру он придет в норму… Хотя, конечно, никогда нельзя быть полностью уверенным.

Меня терзал один смутный вопрос, но он отказался выходить на белый свет, и я решил, что он может подождать до утра.

– Новейший тип фурункулов, – продолжал Мор, – развивается при заражении новым штаммом стафилококка. Детали процесса ошеломляющие – но, боюсь, я сейчас не успею их с тобой обсудить.

Он искоса взглянул на меня, видимо, ожидая, что я все-таки начну спрашивать или (что даже лучше) упрашивать его рассказать. Но так и не дождавшись моей реакции, он громко хмыкнул, резко повернулся и вышел.

– Он идиот, – сказал Шкода, когда дверь закрылась. – Тут все идиоты. Жизнь людей находится в руках кучки придурков.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как дерьмо из мясорубки. – Он притронулся к своему нарыву и поморщился. – Эта змеюка подкралась ко мне в офисе. Я играл в «тетрис», дошел уже до девятого уровня, потому и не обратил на него внимания. Ублюдок уколол меня булавкой, затем стал извиняться. Объяснил потом, что важно было соблюсти фактор внезапности.

Он рассеянно потер плечо.

– Самое обидное – я почти побил свой рекорд.

Я встал, прошелся к торцевому окну, посмотрел на канал. Больше я не мог ждать.