Подручный смерти - [66]

– Сними его, как только я начну терять сознание, – сказал я.

Но она молчала, и спустя мгновение я сам стянул с головы пакет и ленту. Затем она поднялась, повернулась ко мне спиной и стала одеваться.

– Что-нибудь не так? – окликнул я, тяжело дыша и чувствуя, как у меня покраснело лицо.

– Придурок чокнутый, – ответила она.

Я не понял, почему. Я глубоко похоронил труп своего прошлого. Поэтому я просто сказал ей то же, что часто говорил и себе, искренне веря в правоту этих слов и надеясь, что смогу объяснить:

– Как узнать, чего тебе по-настоящему хочется, пока не попробуешь?

Она не слушала. И я до такого масштаба раздул это пустяковое разногласие, что оно как бы оправдало разрыв отношений с Люси. Эти отношения, как и все прежние, обернулись жалкой кучкой костей и горсткой пепла.

Снова в безопасности.

Убожество.

* * *

– Что вы делаете? – спросил я у маленького скелета. Его белые зубы, застывшие в оскале, сжимали конец серой вентиляционной трубки.

– Он заставляет ее ощущать голод, – пояснил большой скелет.

– Сильный голод, – подтвердил маленький скелет.

– Но зачем?

Оба скелета повернулись в мою сторону, перестав скалиться, насколько это возможно для скелетов.

– Таков приказ Шефа, – ответили они в унисон.

Мне можно было не смотреть в могилу, чтобы описать Люси, – меня с головой накрыла волна отрывочных воспоминаний. Ростом Люси была шесть футов два дюйма. Лицо угловатое, но отнюдь не худое. Когда она двигалась, ее руки и ноги раскачивались, словно щупальца осьминога. Она терпеть не могла лук, у нее была куча друзей, она любила секс и легко шла на подобные контакты. А сейчас на ее правой скуле темнел большой синяк, на губе запеклась свежая рана – эти отметины, должно быть, оставил мужчина с глубокими темными глазами. Я помню, как он смотрел на меня. Он не показался мне добродушным.

– О чем задумался? – спросил большой скелет. Его голос звучал мрачно, но череп улыбался.

– Я ее знаю, – ответил я.

– Подобное чувство часто возникает после чтения Жизненного Досье.

– Нет, я и раньше был с нею знаком.

Он кивнул, но, кажется, так и не понял.

– Вторник был неудачным днем для встреч с будущими клиентами.

Когда маленький скелет переставал дуть в трубку, то напевал незнакомую мелодию. Я смотрел, как внутри его серой грудной клетки сжимаются и раздуваются серые легкие. Он дышал и напевал в каком-то прерывистом ритме, повторяя один и тот же мотив, который сливался с птичьим гомоном и шумом реки, пока его дыхание и пение не вывели меня из себя.

– Что это за мелодия? – спросил я, пытаясь разорвать круг.

– Траурный марш из «Эхнатона», – ответил он поворачиваясь. – Филипп Гласе [16]. Показался кстати.

И опять запел.

Мне отчаянно хотелось что-нибудь сказать Люси, хоть несколько слов. «Все не так плохо». Или подбодрить ее: «Не бойся. Когда умрешь, полегчает». Просто поговорить. Но я не хотел, чтобы она умирала вот так. Я склонился над могилой. Скелеты посмотрели на меня и вернулись к своей работе – большой скелет наблюдал, маленький скелет дышал.

– Я могу что-то сделать?

– Можешь смотреть, – ответил большой скелет. Он протянул к моему плечу двухкостную руку, но я в страхе отшатнулся. Я никак не мог привыкнуть к реальности, которую видел сквозь очки.

Я посмотрел вниз, сквозь кости на своих ступнях, сквозь почву. Между бледной белизной черепа и тенью гроба на сером лице Люси застыла гримаса. Ее руки и ноги подрагивали. Белки глаз стали огромными. Я почувствовал что-то неладное, и маленький скелет подтвердил это, прекратив свое невыносимое пение.

– Знаешь, бывают дни, когда все идет как по маслу? Когда гордишься тем, что получилось? Когда знаешь, что работа сделана хорошо?

Большой в ответ вздохнул:

– Ну да.

– Нынче не тот день.

– В чем проблема?

– Вот в этом. – Маленький скелет показал на темно-серый предмет, перекрывший трубку чуть ниже середины.

– Что это?

– Затор.

– Это я вижу. Но из-за чего?

– Возможно, лист. Трудно сказать.

Большой скелет постучал костяшками по своему черепу. Он казался подавленным, как любой лик смерти. Затем взглянул на могилу, на нас обоих и изрек свой приговор:

– Здесь мы бессильны.

Я снял очки и спрятал в карман. В мир вернулись краски и три измерения. Скелеты обрели плоть и стали Смертью и Гладом. Они стояли у холмика, из которого, будто перископ, торчала желтая пластиковая трубка. Я больше не мог смотреть, как умирает моя подруга. Я не мог видеть ужас, застывший на ее бледном лице, судороги рук и ног.

– Она задыхается, – прокомментировал Глад, уставившись на холмик.

– Но еще дышит, – сказал Смерть. – Мне кажется, будет гуманней, если мы вообще перекроем доступ кислорода. Но тогда все случится на два часа раньше. Я не знаю, какие могут быть при этом последствия. Шеф ничего не говорил.

К горлу подступила тошнота. Я вспомнил тепло ее тела. Я мог бы воссоздать каждый квадратный дюйм ее кожи по памяти, хранящейся в моих ладонях. Мне вспомнился сладкий вкус ее рта, острые уголки неровных зубов, искры, сверкающие в глубине синих глаз. Я все еще слышал ее смех – когда она смеялась, рот раскрывался цветком, обнажая ее целиком, приглашая в себя. Ее, правда, не интересовало то, что у тебя внутри, но это не важно.