Подробности войны - [30]

- Отсюда читай, Я прочитал:

- "Будь спокоен, воин, не жалей фашистов, а с тобою нежность и любовь моя". Агитатор подчеркнул:

- Понимаешь, "нежность и любовь". "Нежность и любовь", ты подумай, слова-то какие!

Потом - не то мечтательно, не то насмешливо - сказал:

- Вот если бы немного помоложе был, ну примерно как ты, честное слово, написал бы письмо да карточку спросил бы. Уж больно я письма получать люблю! Все думаешь: кто-то там остался... Даже ждет, может быть...

Потом предложил, не то в шутку, не то всерьез:

- Хочешь, адрес дам?

Я отказался:

- Уже переписываюсь с одной, товарищ майор,

- Ну что же, молодец, - одобрил он, - и ей веселее, и тебе легче. А?

В таких разговорах сидим и тянем время, чтобы как-то скоротать его. И в самом деле, мы незаметно и неумолимо уже подходим к той важной черте, с которой все начнется!

Вот она, артиллерийская подготовка атаки... Над всей землей гул, звуки взрывов и шелест снарядов в воздухе, как будто кто-то невидимый сдирает с неба крышу.

- Я дома грозы боялся, - кричит мне майор, хотя мы сидим в землянке рядом. - Знаешь, как громыхнет, так будто небо пополам раскалывается.

"Что гроза?" - думаю я, чувствуя, как землянка сотрясается от наших разрывов в немецкой обороне. Ощущение такое, будто земля из-под тебя уходит.

- Давай выйдем, - предлагает мне агитатор, - землянка обвалиться может.

Мы выходим и видим: солдаты, один за другим, выбираются в траншею; снаряды "катюши" плывут друг за другом, то обгоняя, то отставая, то выстраиваясь в ряд. Слышим: ревут шестиствольные минометы и тявкают противотанковые орудия.

Ничего, что шум и грохот давят на уши, зато впереди, там, где окопался и затих противник, все горит, взрывается, трещит. Кажется, у него никого в живых не осталось, так как шестиствольные минометы и те замолкли.

Наконец, поднявшись в небо, вспыхивают зеленые ракеты.

- Ну, я пойду, товарищ майор, - говорю Кулакову.

- Иди, - отвечает он.

Какое-то время я еще смотрю на ничейную землю, по которой сейчас придется бежать, а там - сплошь один чистый снег,

Я кричу:

- Седьмая рота, в атаку, вперед!

Поднимаюсь на бруствер, за мной из траншеи выскакивают мои люди и бегут с криком:

- Ур-р-ра! Вперед, вперед! Ур-р-ра-а-а!

Упиваясь своей смелостью и храбростью, бесстрашием и молодостью, мы приближаемся к траншее противника и уверенно ожидаем последнего решающего броска, чтобы вцепиться в горло врагу.

Но немецкие пулеметы ни с того ни с сего ударяют откуда-то сбоку. Резко бьют по земле пули, они взвизгивают и свистят.

"Вжи, вжи, вьюх, вьюх..."

Особенно пугают рикошеты. Так и думаешь, что одуревшая от общения с землей пуля влепит тебе в глаз, в ухо или в шею. Нет, нельзя устоять, рядом уже падают убитые...

Цепь залегает. Через минуту, лежа в снегу, я уже не могу видеть всей роты. Каждый старается найти себе ямку, спрятаться за бугорок или зарыться в снег.

Немцы - откуда их столько появилось в первой траншее? - бросают гранаты. Они рвутся, не долетая даже до проволочного заграждения. "Боятся, значит, нашей атаки", - думаю я.

Мы молча лежим. "Отдышаться надо, осмотреться", - оправдываю свое бездействие. Наблюдаю, как пулеметы немцев рубят свою же проволоку, не дают поднять головы, отбивают желание выпрямиться и снова броситься в атаку. Когда пули попадают в колючую проволоку, то от заграждения летят искры...

Я обескуражен неудачей. Такая артподготовка пошла прахом! Земля горела и рвалась на части. Где же в это время скрывался враг? "Вечером придется отходить в свою траншею и атаку готовить заново", - думаю я. Огонь противника не дает поднять головы, и уверенность, что цепь можно заставить повторить атаку, окончательно покидает меня.

Лежим в снегу и, как ни странно, не очень зябнем: не дует. Убитых мало-помалу заносит острой снежной крупой. Они отвоевали, отдали все, что имели: жизнь, радость и горе. А мы лежим укрывшись. Ждем и надеемся...

И в тот момент, когда по цепи пошла запоздалая команда "Окопаться!", неожиданно, откуда-то сзади, раздался звонкий, пожалуй, даже визгливый голос. Невозможно было разобрать, что кричат. Но это уже привлекло внимание.

Вся рота обернулась на крик и увидела, что от нашей траншеи бежит майор Кулаков. Он без шапки. Полушубок расстегнут. Резко, даже, кажется, радостно он кричит:

- Ребятки! Сынки мои! Как же это? Неужели?

Его голос разносится по всему полю.

- Убьют! - кричит кто-то.

- Ложись! Ложитесь, товарищ майор! - кричат теперь уже многие.

Майор пробегает нас. Мы видим, у него прострелена рука. Кровь сочится на полушубок, на снег, и эти красные капли крови на снегу мы тоже видим. Все ждут, что будет дальше, и никто не встает.

Майор не ждет никого. Сквозь глубокий снег он пробивается к проволочному заграждению, пытается перелезть через него и кричит:

- Вперед, братцы-ы-ы!

И как будто в ответ на это пулемет справа дает короткую очередь, Майор падает на проволоку, энергично загребает руками и отталкивается ногами, чтобы перебраться через препятствие.

В это время, как по команде, справа, слева и спереди начинается бешеная пляска огня. Весь этот ужас долгое время направляется в одну точку. Агитатор полка уже мертв, а пули все еще клюют и рвут его на части, расшвыривают тело по снегу кругом с ожесточением и беспощадностью.