Подполковник Ковалев - [20]

— Чудовищно устала! — призналась Вера. — Досталось нам… — Она потерла висок. — Тяжелейший случай диабетической комы…

…Семнадцатилетнюю студентку техникума Свету без сознания привезла в больницу мать.

Как выяснилось, Света уже несколько лет болела диабетом.

На этот раз возникли роковые наслоения: с тяжелой ангиной девушка пошла сдавать трудный для нее экзамен. Первой сдав его, возвратилась домой и, как решила мать, уснула. В действительности же часа четыре пролежала в своей комнате без сознания, прежде чем попала в больницу. Срочно стали вводить инсулин. Час шел за часом, а Света не приходила в себя.

По всем медицинским канонам ее следовало считать погибшей. Но Вера все вводила и вводила инсулин. Не хотела сдаваться, на что-то надеялась. И упорство совершило чудо. Света приоткрыла глаза, тихо попросила пить.

Владимир Петрович представил себе эту борьбу Веры за жизнь девушки, и волна нежности подступила к его сердцу.

Ковалев иногда заезжал к Вере в больницу. В белоснежном халате, шапочке, озабоченная и серьезная, она сосредоточенно рассматривала рентгеновский снимок, что-то вписывала в историю болезни.

Ему нравилась видеть, как доверчиво слушают ее больные, как «докладывают» сестры и врачи, как принимает она решения. Нравилось ощущать ее собранность, ответственность.

— Ну и денек сегодня выдался! — закончила Вера свой рассказ о Свете.

Вера уже несколько дней жаловалась на головные боли, на то, что покалывает сердце, но, как большинство врачей, не обращала на это внимания.

— Ты измерила себе давление? — спросил Владимир Петрович.

— Больше мне нечего было делать! Вот сейчас поем — и все пройдет.

— Это не разговор, — сердито произнес он. — Или не для тебя классическое: «Врач, исцелися сам!»

— Володя, я присмотрела в универмаге новый плафон для кухни… — совершенно неожиданно объявила Вера.

Это у нее пунктик: забота об уюте, пусть нестойком, ломком, но пока они здесь, ей хотелось, чтобы все было вылизано, вычищенно. Не щадя себя, затевала побелку квартиры и старалась закончить ее, пока муж на учениях, чтобы к его приезду все оказалось убранным, вымытым, сияло. И мать к этим делам не допускала.

Владимир Петрович огорчался, что Вера не желала в таких случаях пользоваться его помощью, но ничего не мог поделать, и в каждый свободный час Вера продолжала натирать полы, сдирала и стирала занавески, сердилась на мужа, что он по-солдатски равнодушен к украшению быта.

Когда она уж очень расходилась, Владимир Петрович, охлаждая, спрашивал:

— Ты ящики не выбросила?.

Об этих ненавистных ящиках для перевозки самых необходимых вещей при переездах она старалась не думать. Пусть подольше пылятся там, где-то в подвале, глаза бы их не видели! Вера не хотела мириться и не мирилась с бивуачным образом жизни и поэтому вечно искала скрытые резервы уюта, выписывала журнал «Новые товары», вносила в облик квартиры свой стиль.

— Даже если суждено нам быть здесь год, — убежденно говорила она мужу, — удобство, красота должны окружать нас и в этот год.

Вере претило местничество тех офицерских жен из военных городков, что будучи «подполковницами», чурались общаться с «лейтенантшами» и поглядывали на них сверху вниз. Для нее главное было — хороший ли это, интересный ли человек? Она охотно дружила с молоденькими «офицершами», обсуждала с ними фасоны платьев, делилась опытом житейским, и, как чуму, обходила обывательниц. Терпеть не могла, например, мадам Градову именно за приверженность той к сплетням, накопительству, обожествлению вещей. Но зато как весело было на «ковалевских вечерах». Вера охотно пела, танцевала, играла на пианино, была неистощима на выдумки.

— Володя, есть у тебя солдат Дроздов?

— Из Таганрога? — удивленно посмотрел Владимир Петрович.

— Да…

— Есть…

— Ну как службу несет?

— А почему тебя это интересует?

— Моя подруга Женя — помнишь, я с ней в Сочи познакомилась? — его заводская воспитательница.

— А-а-а… Солдат как солдат.

— Ничего, если Женя как-нибудь к нему приедет?

— Что же здесь такого? Матери приезжают…

— И у нас остановится?

— Да пожалуйста… Буду рад.

— Он ей шлет такие письма: «С горячим армейским приветам к Вам и массой наилучших пожеланий… Я жив, здоров, самочувствие хорошее, чего и Вам желаю…» На конверте печатными буквами выводит: «Шире шаг, почтальон!», а послания заканчивает неизменной строчкой: «Жду ответа, как соловей лета».

— Да уж ничего не скажешь — соловей, — усмехнулся Владимир Петрович.

— А вот от нашего Ковалева-младшего давно вестей нет, — с тревогой сказала Вера.

— А ты бы хотела получать письма каждый день? — резонно возразил Владимир Петрович. — Парень осваивается в новой обстановке.

…Около месяца тому назад Ковалев пробыл сутки в Минском суворовском училище. Уж очень просила об этом Вера. Он сел в свою «Волгу» и повел ее на Минск. В пути был привал, а утром, оставив машину на стоянке, Ковалев подходил к длинному светло-серому зданию в центре города.

Сюрприз ждал Ковалева при знакомстве с воспитателем Петра. Им оказался капитан артиллерист Федор Григорьевич Атамеев, который поступал в их суворовское в год выпуска Ковалева.

Атамеев высок, крупные черты лица его резко очерчены. Рубленным подбородком, прядью, опадающей на лоб, он похож на Маяковского. А голос у Федора Григорьевича негромкий, речь медленная. К такому несоответствию не сразу привыкнешь, первое время кажется: сдерживает себя человек.