Подозреваемый - [3]

– Я слышал, что Бэкхему их выщипывают.

– Кто, Пош?

– Ну да.

Это почти вызывает улыбку. В наступившей тишине я слышу, как стучат зубы Малкольма.

– Если химия не сработает, родители хотят попросить врачей назначить новый курс. Они не оставят меня в покое.

– Ты уже достаточно взрослый, чтобы решать самому.

– Скажите это им.

– Скажу, если хочешь.

Он качает головой, и я вижу, как на его глаза наворачиваются слезы. Он пытается сдержать их, но они просачиваются сквозь густые длинные ресницы, и он вытирает их рукой.

– У тебя есть с кем поговорить?

– Мне нравится одна медсестра. Она хорошо ко мне относится.

– Она твоя подружка?

Он краснеет. Из-за бледности кажется, что лицо его наливается кровью.

– Почему бы тебе не войти – мы бы еще поговорили? Если я не попью чего-нибудь, я больше не смогу плюнуть.

Он не отвечает, и я вижу, как опускаются его плечи. Он снова прислушивается к своему внутреннему диалогу.

– У меня есть дочь, ее зовут Чарли, ей восемь лет, – говорю я, пытаясь его удержать. – Помню, когда ей было четыре, мы гуляли в парке и я катал ее на качелях. Тогда она мне сказала: «Папа, знаешь, если закрыть глаза крепко-крепко, так что появятся белые звездочки, то, когда откроешь их, увидишь совсем новый мир». Хорошая мысль, а?

– Но это неправда.

– Почему нет?

– Только если притворишься.

– А почему бы не притвориться? Что тебе мешает? Люди думают, что легко быть циничным пессимистом, но это ужасно тяжелый труд. Надеяться гораздо легче.

– У меня неоперируемая опухоль в мозгу, – говорит он с недоверием.

– Да, я знаю.

Интересно, кажутся ли Малкольму мои слова такими же пустыми, как мне. Когда-то я во все это верил. Многое может измениться за десять дней.

Малкольм прерывает мои мысли:

– Вы врач?

– Психолог.

– Тогда скажите, почему я должен уйти отсюда?

– Потому что здесь холодно и опасно и я видел, на что похожи люди, упавшие с крыши. Пойдем внутрь. Давай согреемся.

Он смотрит вниз, на процессию машин «скорой помощи», пожарных, полицейских и телевизионных автобусов.

– Я выиграл соревнование по плевкам.

– Да, выиграл.

– Вы поговорите с мамой и папой?

– Конечно.

Он пытается встать, но его ноги замерзли и затекли. Из-за паралича левая рука почти бессильна. Чтобы подняться, ему нужны две руки.

– Оставайся там. Я попрошу, чтобы они подняли лестницу.

– Нет! – резко говорит мальчик. Я вижу выражение его лица. Он не хочет спускаться вниз – к свету телепроекторов и вопросам репортеров.

– Хорошо. Я подойду к тебе. – Я удивлен тому, как храбро это звучит. Начинаю скользить вниз на заду, потому что боюсь встать. Я не забыл о ремне безопасности, просто уверен, что никто не озаботился тем, чтобы его закрепить.

Пока я продвигаюсь вдоль желоба, голова моя наполняется картинками того, что может произойти. Если бы это был голливудский фильм, Малкольм соскользнул бы в последний момент, а я прыгнул бы и поймал его в воздухе. Или я упал бы, а он бы меня спас.

С другой стороны, поскольку это реальная жизнь – мы можем оба погибнуть или же Малкольм останется жив, а я окажусь бравым спасателем, нырнувшим навстречу своей смерти.

Хотя Малкольм не двигается, я вижу новое выражение в его глазах. Несколько минут назад он был готов шагнуть с крыши без малейшего колебания. Теперь он хочет жить, и пространство под его ногами превратилось в бездну.

Американский философ Уильям Джеймс (страдавший клаустрофобией) в 1884 году опубликовал статью, посвященную природе страха, где, в частности, задавался вопросом: человек, неожиданно столкнувшийся с медведем, пустится наутек, потому что испугается, или же почувствует страх уже после того, как побежит? Другими словами, есть ли у человека время понять, что его что-то пугает, или реакция предшествует мысли?

С того времени ученые и психологи имеют дело с проблемой курицы и яйца. Что наступает раньше: осознание опасности или учащенное сердцебиение и выброс адреналина, которые побуждают нас сражаться или спасаться бегством?

Теперь я знаю ответ, но так напуган, что забыл вопрос.

Всего несколько футов отделяют меня от Малкольма. Его щеки посинели, и он даже перестал дрожать. Прижавшись спиной к стене, я выставляю вперед ногу и с трудом поднимаюсь.

Мгновение Малкольм смотрит на мою протянутую руку, а затем медленно подается ко мне. Я ловлю его запястье и тяну кверху, пока не обхватываю тонкую талию. Его кожа холодна, как лед.

Расстегнув переднюю часть пояса безопасности, я удлиняю постромки, обматываю их вокруг живота Малкольма, продеваю обратно в пряжку, и вот мы связаны вместе. Его шерстяная шапочка трется о мою щеку.

– Что мне теперь делать? – спрашивает он треснувшим голосом.

– Можешь помолиться, чтобы другой конец оказался к чему-нибудь примотан.

2

Возможно, я подвергался меньшей опасности на крыше с Малкольмом, чем дома с Джулианой. Я не запомнил точно, как именно она меня назвала, но, кажется, припоминаю, что были произнесены такие слова, как «безответственный», «неосмотрительный», «безрассудный», «незрелый» и «негодный отец». Это уже после того, как она ударила меня номером «Мери Клер» и потребовала обещания никогда больше не делать подобных глупостей.

Чарли в свою очередь не оставляет меня в покое. Она все прыгает на постели в своей пижаме, засыпая меня вопросами о том, на какой высоте все происходило, боялся ли я и была ли у пожарных большая сеть, чтобы меня поймать.