Подозрения мистера Уичера, или Убийство на Роуд-Хилл - [19]

Уичер проживал еще с шестнадцатью новобранцами в одной из комнат полицейского участка на Хантер-стрит, к югу от вокзала Кингз-Кросс.[10] От входной двери этого массивного кирпичного здания, недавно предоставленного для нужд полиции, вел длинный темный коридор; здесь имелось четыре камеры, библиотека, буфетная, столовая и комната отдыха. Все полицейские должны были жить в помещении участка и возвращаться не позднее полуночи. При работе в утреннюю смену Уичер вставал еще до шести. При наличии собственного таза и ширмы можно было умываться прямо в общежитии. Завтрак состоял из отбивной котлеты с картофелем и чашки кофе. В шесть утра проходило построение во дворе. При этом один из четырех инспекторов отделения извлекал из кармана свернутый лист бумаги, разворачивал его и зачитывал поступившие из главного управления полиции распоряжения: кому из полицейских выговор, кому поощрение, кому временное отстранение от службы. Инспектор также сообщал о преступлениях, совершенных в самое последнее время, приметы подозреваемых, сведения о пропавших людях и украденных вещах. Проверив, по форме ли все одеты, он подавал команду: «По местам!» Несколько констеблей возвращались в помещение участка — это был резерв, остальных же сержанты разводили по их постам.

За дневную смену констебль покрывал семь с половиной миль со скоростью две с половиной мили в час — в два приема, каждый по четыре часа: например, с шести до десяти утра и с двух до шести дня. Он знакомился с каждым домом на своем участке и прилагал максимум усилий к тому, чтобы очистить улицы от нищих, бродяг, лоточников, пьяниц и проституток. В любой момент его мог проверить сержант или инспектор, а правила были строги: во время дежурства никаких вольностей — ни присесть, ни прислониться к стене; употреблять ругательства запрещается, заигрывать с девушками — тоже. Полицейским предписывалось выказывать людям максимальное уважение — скажем, при обращении к кебменам нельзя употреблять слово «кебби» и уж тем более всячески избегать применения силы. Те же требования следовало соблюдать и во внеслужебное время. Если констебля — не важно, на дежурстве или нет — видели пьяным, то на первый раз ему выносилось предупреждение, если же это повторялось, следовало увольнение со службы. В начале тридцатых годов XIX века из общего состава (трех тысяч полицейских) было уволено пятеро, из них четверо — за пьянство.

Около восьми вечера Уичер ужинал у себя в общежитии — трапеза состояла из бараньей отбивной с картошкой и капустой, а также яблока, запеченного в тесте. В ночную смену он выходил на дежурство примерно в девять с фонарем «бычий глаз», ну и, само собой, с дубинкой и трещоткой. Во время этого обхода он проверял запоры на окнах и дверях, смотрел, не горит ли где, разводил по ночлежкам бездомных, следил, чтобы общественные места закрывались на ночь вовремя. Ночью приходилось покрывать значительно меньшее расстояние, нежели днем, — две мили, и по правилам Уичер должен был регулярно появляться на том или ином объекте каждый час. Если требовалась помощь, он доставал трещотку: ближайший констебль должен был находиться в пределах слышимости. Дежурить ночами зимой — удовольствие небольшое, но имелись и преимущества: чаевые за раннюю побудку рыночных торговцев и разнорабочих, а порой глоток пива или бренди от хозяев всех баров, расположенных на участке.

Уичер патрулировал Холборн в годы, когда этот район ассоциировался с занимавшим восемь акров кварталом трущоб — Сент-Джайлзом, представлявшим собой лабиринт темных улиц, переулков и малозаметных проходов через дворы, чердаки и подвалы. Оттуда уходили «на дело» бродяги и карманники. Вокруг Сент-Джайлза располагались суды, университет, Британский музей, квартал Блумсбери с его блеском и роскошью, наконец, шикарные магазины Хай-Холборн. Стоило появиться полиции, как вся сомнительная публика расползалась по своим норам.

Холборн кишел всевозможными мошенниками, и полицейским управления Е следовало быть настоящими мастерами своего дела, чтобы выявлять их. Возникла даже новая терминология, позволяющая классифицировать этот сброд согласно тому или иному роду занятий. Так, полиция ловила «наперсточников» (то есть шулеров), дурачивших народ при содействии «шляп» (сообщников, вводящих в заблуждение легковерных зевак мнимым обыгрыванием «наперсточников»). «Писец» (составитель документов) продавал «фальшак», «заговаривая зубы» какому-нибудь недотепе, — в 1837 году пятьдесят лондонцев было арестовано за изготовление подобного рода бумаг, и еще восемьдесят шесть — за их предъявление. «Обуть мальца» означало выманить у подростка деньги или одежду; «выдавить слезу» — вызвать сочувствие своим оборванным видом; «взять на крючок» — попрошайничать, переодевшись матросом, пережившим кораблекрушение. В ноябре 1837 года один судья отмечал, что в районе Холборна орудуют воришки, прикидываясь пьяными, чтобы отвлечь внимание полиции от коллег-домушников.[11]

Случалось сотрудникам управления Е действовать за пределами своего района. Так, в июне 1838 года, когда короновалась будущая королева Виктория, вся городская полиция участвовала в охране пути от Букингемского дворца до Вестминстерского аббатства. Полиции уже приходилось сталкиваться с маньяками, помешанными на новой королеве. Так, один обитатель работного дома в Сент-Джайлзе предстал перед судом за утверждения, будто Виктория была без ума от него. Он заявлял, что они «перемигивались» в Кенсингтонском парке. Суд вынес постановление о направлении его в психиатрическую лечебницу.