Подозрение - [3]

— Как мило с твоей стороны думать, что я интересуюсь подобными вещами, — ответил Берлах, не отрывая глаз от объявлений. — Однако я не знаю, подходящая ли это для меня литература. Ты знаешь, я не дружу с медициной.

Хунгертобель засмеялся:

— И это говорит тот, кому мы помогли!

— Вот именно, — сказал Берлах. — От этого болезнь не станет другой.

— Что ты читаешь в объявлениях? — спросил с любопытством врач.

— Предложения о продаже марок, — ответил старик.

Врач покачал головой:

— Ты считаешь чтение газет более важным, чем медицина. Я хочу тебе доказать, Ганс, что наш вчерашний разговор был глупостью. Ты следователь, и я верю, что ни с того ни с сего можешь арестовать нашего подозреваемого модного врача вместе с его гормонами. Не понимаю, как я мог забыть, что доказательство о пребывании Эменбергера в Чили привести так легко. Он присылал оттуда и опубликовывал в различных медицинских газетах, в том числе в английских и американских, статьи главным образом по вопросам желез внутренней секреции и сделал на этом себе имя. Последняя статья появилась в «Ланцете» в январе сорок пятого года, незадолго до того, как он вернулся в Швейцарию. Конечно, это доказательство того, что наше подозрение было беспочвенно. Заклинаю тебя в будущем не испытывать меня в качестве криминалиста. Мужчина на фотографии не может быть Эменбергером, или это подделка.

— Да, это было бы алиби, — сказал Берлах и свернул объявления. — Оставь мне эти газеты.

Когда Хунгертобель в десять часов пришел к нему с обходом, старик лежал в постели, с интересом читая газеты.

— Кажется, я заинтересовал тебя медициной, — сказал удивленно врач, нащупывая пульс Берлаха.

— Хунгертобель, ты прав, — сказал комиссар, — статьи поступили из Чили.

Врач очень обрадовался и облегченно вздохнул:

— Вот видишь, а мы уже считали Эменбергера убийцей.

— В этом деле за последнее время сделаны колоссальные шаги, — ответил Берлах сухо. — Время, друг мой, время. Английские газеты мне не нужны, а швейцарские оставь.

— Статьи Эменбергера в «Ланцете» гораздо серьезнее, Ганс, — возразил Хунгертобель, убежденный, что друг заинтересовался медициной. — Прочти их.

— В медицинском еженедельнике Эменбергер пишет все-таки по-немецки, — сказал старик несколько насмешливо.

— Ну и что? — спросил врач, ничего не понимая.

— Меня занимает его стиль, Самуэль, стиль врача, обладавшего когда-то литературным талантом. Статьи написаны довольно-таки беспомощно, — сказал следователь осторожно.

— Ну и что с того? — спросил Хунгертобель, ничего не понимая и изучая кривую температуры на таблице.

— Так просто алиби не докажешь, — сказал комиссар.

— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул ошеломленный врач. — Ты еще продолжаешь подозревать?

Берлах задумчиво посмотрел на растерявшегося друга, на старое, благородное, покрытое морщинами лицо врача, никогда не искавшего в своем труде легкого пути и все же так мало знавшего людей, а затем сказал:

— Самуэль, ты ведь, как всегда, куришь сигары «Литл Роз»? Было бы великолепно, если бы ты мне предложил одну, я уже предвкушаю удовольствие закурить после овсянки.

Еще до обеда к больному, без конца перечитывавшему одну и ту же статью Эменбергера о поджелудочной железе, пришел первый посетитель со дня операции. В одиннадцать часов в палату вошел его шеф и, не снимая зимнего пальто, держа шляпу в руках, несколько смущенно сел у постели больного. Берлах прекрасно знал, что означает это посещение, а шеф прекрасно знал, как обстоят дела комиссара.

— Ну-с, комиссар, — начал Лютц, — как поживаем? Мы опасались худшего.

— Потихоньку выздоравливаю, — ответил старик и скрестил руки за головой.

— Что это вы читаете? — спросил Лютц, пытаясь отсрочить разговор о теме своего посещения. — Если не ошибаюсь, Берлах читает медицинские журналы?

Комиссар не смутился.

— Читаю запоем, как детектив, — сказал он. — Вот так, пока болеешь, понемногу расширяешь свой кругозор.

Лютц хотел узнать, как долго, по мнению врачей, старик должен соблюдать постельный режим.

— Два месяца, — ответил комиссар. — Я должен лежать еще два месяца.

Хотел этого шеф или нет, а пришлось начинать.

— Знаете, комиссар, предельный возраст, — выдавил он из себя. — Предельный возраст на службе. Вы ведь понимаете: закон есть закон.

— Понимаю, — ответил больной, не моргнув глазом.

— Всему свой черед, — сказал Лютц. — Вы должны себя беречь, комиссар, это сейчас самое главное.

— Ну, а как современная научная криминалистика, благодаря которой преступника обнаруживают, как яркую банку с конфитюром? Кто заступит на мое место? — хотел узнать старик.

— Ретлисбергер, — отвечал шеф. — Он уже принял ваши дела.

Берлах кивнул:

— Ретлисбергер и его пятеро детей будут рады повышенному окладу, — сказал комиссар и спросил: — С нового года?

— С нового года, — подтвердил Лютц.

— Итак, значит, до пятницы я продолжаю быть комиссаром, — сказал Берлах. — Рад, что закончил государственную службу, в свое время турецкую, а теперь бернскую. И вовсе не потому, что теперь нужно больше свободного времени, чтобы читать Мольера и Бальзака, а оттого, что буржуазный порядок не является лучшим.

Он хорошо разбирается во всем этом. А люди всегда одинаковы, ходят ли они по воскресеньям в Айя Софию или же в бернский собор. Крупных жуликов не трогают, а пузатую мелочь бросают в тюрьму.