Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья! - [11]

Где-то внутри я понимал, что это большой профессиональный риск. Если бы мой развеселый образ жизни раскрылся, я бы потерял работу. И все же я продолжал слепо идти вперед, моим здравым смыслом управляли центры удовольствия в мозгу. Я продолжал принимать наркотики даже после того, как мне диагностировали депрессию. Я не смог – или просто отказался – соединить эти вещи.

Это был не только профессиональный риск. У меня начались постоянные боли в груди, и один раз меня отвезли в реанимацию. Молодая женщина-врач сказала, что это может быть вызвано употреблением кокаина. Я неохотно признался. Несмотря на ее уговоры, я ушел из больницы и притворился, что никогда к ним не обращался.

* * *

В каждой истории про избавление от наркотиков есть момент, когда герой опускается на самое дно. Для меня этим дном – или, по крайней мере, первым из них – было теплое июньское утро в передаче «Доброе утро, Америка», когда я развалился на части в прямом эфире. Со времени возвращения из Ирака я замещал Робина Робертса на месте ведущего новостей. Это была отличная возможность, которую я высоко ценил и из которой собирался извлечь как можно больше. Я привык к этой работе, потому что был в эфире более или менее регулярно в течение нескольких месяцев. Ничто не предвещало, что это утро будет отличаться от остальных. Именно поэтому, когда в голове поднялась волна ужаса, я потерял контроль.

Мой мозг был в состоянии открытого протеста. Легкие сжались, началось «кислородное голодание», как это называют врачи-пульмонологи. Я видел слова на экране телесуфлера, но просто не мог заставить себя произнести их. Каждый раз, когда я спотыкался, экран замедлялся. Я мог представить себе женщину, которая управляла этим телесуфлером из угла студии, и я знал, что она, скорее всего, очень удивилась. На какую-то долю секунды среди урагана всех моих мыслей мелькнул интерес о том, что она подумала.

Я пытался биться до конца, но не получалось. Я был беспомощен. В западне на глазах миллионов людей. После эпизода про лекарства, снижающие уровень холестерина и их влияние на «производство рака», я решился на трюк, который никогда раньше не делал на телевидении. Я спасовал. Урезав программу, на несколько минут раньше запланированного времени я кое-как пропищал «Эмм, это все новости на сегодня. А теперь мы переходим обратно к Робину и Чарли». Конечно, я должен был сказать «к Диане и Чарли».

В голосе Чарли слышалось удивление, когда он принял слово и начал представлять ведущего погоды, Тони Перкинса. Диана в этот момент выглядела очень обеспокоенно, она кусала губы и смотрела в свои бумаги, изредка бросая в мою сторону быстрый и тревожный взгляд.

Когда начался прогноз погоды, Чарли вскочил со своего места и подбежал ко мне проверить, в порядке ли я. Продюсеры жужжали в моем наушнике. Помощники и операторы столпились вокруг. Никто, кажется, не понимал, что произошло. Я думаю, они решили, что у меня инсульт или что-то в этом роде. Я настаивал, что не знаю, что пошло не так. Но когда паника отхлынула, появился стыд. Я со стопроцентной уверенностью понял, что после 10 лет профессиональной жизни в попытках завоевать авторитет в эфире, я потерял его перед национальной аудиторией.

Мое руководство не на шутку обеспокоилось из-за этого инцидента. Когда они спросили, что случилось, я солгал, что не знаю и что это просто провал. Мне было стыдно и страшно. Если бы я признался в том, что пережил приступ паники в эфире, они бы решили, что я ни в коем случае не должен вести новости. По какой-то причине они поверили моим объяснениям. Я до сих пор не знаю, почему. Может быть, из-за того, что все случилось очень быстро. Может быть, потому что это очень уж выходило за рамки. Может быть, потому что я взял себя в руки ко времени следующей передачи через час и провел ее безо всяких заминок. В мире новостей все забывается очень быстро, и все переключаются на какую-нибудь очередную проблему.

Я позвонил маме из-за кулис. Она смотрела передачу и точно знала, что произошло. Она нашла в своей больнице в Бостоне специалиста, разбирающегося в панике, и дала поговорить с ним. Это был второй психолог, с которым я разговаривал после возвращения из Ирака. Мне даже в голову не пришло упомянуть наркотики, потому что я не принимал ничего за несколько недель до инцидента.

Страх сцены, казалось, был исчерпывающим объяснением. На самом деле, волнение всегда преследовало меня, и это обстоятельство делает мой выбор профессии слегка странным. Моя карьера до этого момента была победой самолюбования над страхом. Я пережил несколько небольших моментов паники раньше. В Бангоре в 1993 году я чуть не упал в обморок, когда моя начальница сказала мне, что я должен буду первый раз выйти в прямой эфир вечером. Но провал такого масштаба был просто беспрецедентным. Доктор из Бостона по телефону посоветовал мне постоянно принимать клополин – это транквилизатор, который должен был привести меня в порядок. Через неделю я попривык в клополину, и он давал мне приятное расслабление. Можно было войти в мою квартиру с армией шимпанзе, вооруженных нунчаками и сюрикенами