Подобно Войне за Веру - [72]

— Каков ваш вывод?

Тристин поджал губы.

— Я подозреваю, что воровство в более широком смысле слова должно иметь место у всех мыслящих видов, по крайней мере, если они стремятся уцелеть.

— Интересная мысль. Возможно… мне следовало бы об этом основательней подумать. А как насчет вас? Вы вор?

Тристин не ответил. Гере тревожил его. В некоторых отношениях он ощущался как чужак, в других слишком по-человечески.

— Я расстроил вас. Почему?

— Вы одновременно чуждый и слишком знакомый.

— Это правда. Вам не нравится лгать, верно?

— Не нравится, — признал Тристин.

— Вы знаете, почему не любите лжи?

— Не вполне. Разве что, при этом чувствуешь неловкость.

— Итак. Вы живете в обществе, которое требует воровства, и отказываетесь признать, что вы вор. Вы живете в обществе, которое поощряет ложь, но избегаете ее. Разве если кто-то живет в обществе, где воровство необходимо, но отказывается признать это, то он не лжет? Вы не лжец?

— Я пытаюсь не быть им.

— Вы вор?

— Я думал, мы согласились, что разум по природе своей требует некоего рода воровства.

— Не помню, чтобы мы согласились, точнее, ваша нынешняя трактовка прозвучала иначе, чем предыдущая формулировка, после которой мы прервали собеседование. Вы вор?

— Я не вполне понимаю, что вы называете воровством, — медленно произнес Тристин.

— Отложим это на миг. Есть старое изречение: Сила творит Благо.

— Не припоминаю, — Тристин промолчал и облизал губы. — Сила это Право?

— Есть разница между благом и правом?

— Не убежден, что люди думают, будто Благо это всегда Право.

— Как вы это объясните?

— Многие люди чувствуют: то, во что они верят, есть благо. Бедный всегда скажет, что все должны быть богаты, но Великая Погибель показала, что у любого мира есть предел. Никому не дано право разрушать экологию любого мира… — Тристин умолк, осознав, что ему неловко говорить о разрушении экологии, когда планетоформирование Хелконьи — разрушение одной экологии для замены ее другой. И даже в его понимании это воровство.

— Вы опять расстроены.

Тристин ничего не сказал. Что бы он ни добавил, будет только хуже.

— Думаю, этого достаточно, лейтенант. И попросил бы, чтобы вы еще подумали о воровстве. И о том, абсолютно ли любое благо. — Гере встал.

— Конечно, нет.

— Тогда почему вы, люди, пытаетесь навязать такие абсолюты другим, даже применяя силу? И почему вы настойчиво отказываетесь идентифицировать себя в понятиях абсолютов, а сами между тем пытаетесь убедить других, чтобы они приняли эти абсолюты.

— Мы люди.

— Это хорошо? — Гере вышел из-за стола.

Тристин почувствовал, как коммуникационный экран, или что там еще было, исчез. Гере кивнул. Наконец Тристин повернулся, чтобы отворить дверь и обратиться к доктору Кинкаре, желая уйти, но зная, что вопросы, которые поднял фархкан, не забудутся. Во всяком случае, еще некоторое время. И это его тоже беспокоило.

Позднее, выходя из медцентра, он пытался избавиться от чувства, будто увяз в паутине из слов. Он все еще не понимал, чего хотят фархканы. Может, так и не поймет. Они могут внешне быть грубым подобием людей, но это не означает, что они думают по-человечески. А они, ясное дело, чего-то хотят. Вопрос, чего. И Тристин даже не знал, как подступиться к поиску ответа. И надо ли. И найдется ли у него время. Он чувствовал, что скоро у него останется одна задача — уцелеть, чего бы это ни стоило.

Ультина говорила что-то о жизни в настоящем, возможно, ему следует попытаться жить в нем хотя бы сейчас, пока Салья, их родители и он снова вместе. Он шагал к станции электродороги, и в голове его клубились мысли.

Глава 31

Тристин стоял у барьера высотой по грудь, подавшись вперед. Его руки покоились на золотых перилах, отшлифованных искусством, временем, стихиями и руками других людей. Ветер взметывал его короткие, как положено, волосы, взмывая вверх, прочь от воды и проносясь мимо обзорной площадки на краю Скал. Позади Тристина Скалы поднимались еще выше, почти до трех тысяч метров, но иззубренные вершины терялись в облаках, порождениях влаги темно-зеленых вод Палиенового моря. Под крутым обрывом, где-то метрах в пятистах от его подошв, волны бились о базальтовые стены, разбрызгивая мельчайшую пену на половину высоты Скал. Мерной чередой волны накатывали и разбивались о неровный камень.

Если цивилизация, домостроительство и садоводство более чем за восемь столетий изменили климат на суше, смягчив перепады температур, то почти за тысячу лет молодые и буйные воды не скруглили острые края Скал, хотя деревья укоренялись в прихотливых трещинах, которых не достигали шлепки слабосоленого моря.

— Мне никогда не надоедает смотреть на море. — Слова Тристина пропали в порывах ветра и шелесте волн внизу. — Это всегда помогает расслабиться.

— Возможно, это нечто в крови, — Салья поправила волосы, ненамного длинней, чем у брата. — Когда-то мы вышли из моря.

— Ага. Море и есть лоно природы.

Оба рассмеялись.

— А Шинджи любит океан? — Тристин помедлил. Должен любить, если он из Канеохе.

— Он говорит о времени, когда океаны появятся на Хелконье.

— Это еще нескоро случится.

— Нельзя жить без мечты.

Тристин кивнул.

— Полагаю, что да. Вам повезло: вы мечтаете об одном.